Царевна Микена

                      АЛЕКСЕЙ ЮР (ЛИСИЧКИУС)

                             ЦАРЕВНА МИКЕНА
1.
   Эвмед, восседая за колченогим столом, развлекался. Швырял восковые шарики в противоположную стенку. Но не просто так швырял, разумеется.
   Надо попасть в нарисованную угольком рожицу.
   Он её сам нарисовал. И очень гордился своим произведением. Которое, по его мнению, замечательно украсило скромную обстановку караульного помещения.
   Круг. Две точки, означающие глаза. Пятачок посередине, значит - нос. Вместо прически несколько лучиков, и волосы вроде как дыбятся. Внизу, клочковатая неопрятная борода, исполненная в виде надписи, выведенной кое-как по контуру круга. Надпись гласит - "Критянян". То  есть, вся рожица, это  критяне. Или Крит, взависимости от настроения. За исключением пятачка. Под которым Эвмед подписал -  "Калиста". Получилась этакая улыбочка. Пятачок, стало быть, это калистяне вместе с их грёбаной Калистой.
   Эвмед не умел красиво писать, оттого и рожа эта вовсе и не улыбалась, а этак зловеще скалилась, ощерившись корявыми буквами. Эвмеду нравилось.
   Целился воин Эмед всегда прямо в нос. - Насколько попасть труднее, настолько и приятнее. В том и смысл! - Критян он не любил. - Жулики они все - что ни критянин, то и мошенник. - Но калистян не любил пуще. - Ублюдки спесивые. Сволочи. Ворьё.
   Однако в рожу попасть, это пол дела. Надо ещё, чтоб и шарик прилип. Если швырнуть сильно, так отскочит. Если слабо - не пристанет. Сейчас, зимой, и вовсе сложно. Воск застывает на лету, и стенка холодная. Оттого и успехи неважные.
   Лавка вдоль стены, над которой красовалось изображение, основательно позагадилась отскочившими шариками. Лишь один попал так как надо в Калисту, и пяток прилипли к критянам.
   Отщипнув кусочек Эвмед скатал очередной  шарик. Перекатывая его между большим и указательным пальцем, осторожно подышал на него. Быстро взглянул на рожицу и... расслабился. Решил на этот раз подготовиться психологически - тщательно. Поскольку: "У Эвмеда ведь тоже нервы есть!" - Пять критян и один калистянин за пол дня - такого ещё не бывало. Любой психанёт, когда такое творится.
      Успокоился. И настроился. И, как знать, может и попал бы в калистянина. Но, увы...
   Кто-то приближался к караулке быстрыми лёгкими шагами.
   Прислушавшись как хрустит снег под подошвами маленьких сандалек, Эвмед определил: "Эяна или  Микена. Скорее всего - Эяна." - Убрал кусок воска. Осторожно положил мохнатые руки на стол, так, чтобы колченогое это сооружение не завалилось. Наклонил голову, полуприкрыл глаза - "Эвмед думает".
   У порога шаги задержались.
   Эяна отряхнула налипший снег, бойко попинав носочками сандалек по неровным ступенькам. Толкнула ладошкой тяжёлую дверь. Вошла.
   Эвмед разулыбался.
   - О, Эяна. Вот так встреча. Погреться зашла?
   Девушка, покосившись на загаженную скамью, прошла, уселась на обшарпанный стул. Откинула с головы капюшончик.
   - У тебя погреешься. Я по делу. Деньги у нас  пропали. Мы с мамой весь дом перерыли, нигде нет. Мама - говорит: "Сходи к Эвмеду, пусть он  разберётся." - Что  скажешь?.. Здравствуй Эвмед.
   - Э-э, какие деньги, куда пропали? Здравствуй Эяна.
   - Какие, какие. Наши. Мамины, то есть. Мама вчера получила у царя Бианта десять драхм. Зимних, серебряных. Пришла, положила в шкатулку. Утром они мне понадобились. Прикупить кое-чего. Открываю, а там пусто. Мама смотрит - пусто. Вот. И что нам теперь делать?
   - Подожди Эяна. Значит так: несравненной  Филомеле, как вдове погибшего воина, царь ссудил вчера десять серебряных драхм.
   - Да, зимних. Летние мы летом получаем.
   - Понятно, что летом. Зимние. То есть. Да ладно. Так и что? Может она их не в шкатулку поклала, и забыла куда. Поищите хорошенько.
   Эяна, в недоумении, и в изумлении, вытянула шею вперёд. Склонила голову на бок.
   - То есть, как это - "забыла"? Ничего она не забыла. Так ведь и дом мы весь перерыли. Ты что, забыл? Я же говорила.
   Тот немножко смутился.
   - Да, верно.
   Осторожно убрал руки со стола, сдвинул брови, наморщил лоб.
   - А. Понятно. Кучерявый их захапал.
   - Ты в своём уме? Так мы и спрашивали у него, он говорит: "Не знаю".
   - Ага - "не знаю", знаю я эти дела.
   - Да что ты знаешь! Зачем ему деньги? У него и так всё есть.
   Эвмед хитренько прищурился.
   - Э, нет. Ты Эянка совсем ещё молоденькая, оттого и глупенькая. А что как Ира вашего охмурила какая гетерочка? Ну, для забавы. Интересно ей, положим, с  черномазым покуролесить. А потом решила и денег  подоить. Эфиоп ваш губастый, допустим, втрескался в неё по уши. Дальше ты знаешь. Сама ведь из таковских.
   - Это я из таковских?! Я?!!
   - Ну не ты. Конечно нет. Это я так выразился. Имеется ввиду, что ты в таком обществе вращаешься. Тебе ли не знать, как такие дела делаются. Вот что я хотел сказать.
   Раскрасневшаяся девушка втянула носом воздух, прикрыла глаза свои, огромные и прекрасные, задержала дыхание. Выдохнула. Встряхнула головой.
   - В общем так. Мне мама говорила, что ты будешь изрекать тут нечто подобное. И наказала - если Эвмед  вздумает подозревать Ира, так чтоб не смел и близко к нему подходить, не то что спрашивать чего-нибудь. У нас Лайлап по двору бегает. Понял! Так его косточкой смутить можно и то, чуть-чуть. А верней нашего Ира слуги не бывает. Меня ещё не было, а Ир у нас был. Он, и по дому всё нам делает, и во дворце прислуживает. По пол драхмы каждый месяц приносит. Да что говорить, это ты глупый, а не я глупая.
   Воин прислонился спиной к стене, сложил руки на груди.
   - Что ж, может оно и так. Не в том смысле что я глупый, конечно. Но сдаётся мне, что всё-таки, это ваше домашнее дело. Двери на ночь вы запираете. Окна по холоду и так позакрыты. В гости к вам приходят люди только приличные. Лайлап во дворе.
   Эяна поднялась, запахнула коротенький свой плащик.
   - А мне что за важность? Домашнее это дело, или какое другое. Ты смотришь за порядком в Аргосе. Значит обязан во всём разобраться!
   Стукнула кулачком по столу. Стол начал заваливаться. Эвмед, ловким, тысячу раз   отработанным движением, подхватил отвалившуюся ножку. Приставил на место.
   Девушка испуганно вытаращилась.
   - Ой! Я сломала тебе стол?
   Эвмед покраснел слегка. Поднялся.
   - Нет, он всегда такой. Идём, мне надо посмотреть, что там у вас творится. Определиться на месте.
   Вышли из караулки, двинулись по скрипучему  снегу к центральным кварталам Аргоса.
   -  Да, ещё, забыла сказать. Деньги нам нужны завтра. Утром уходит корабль в Калисту. Мы на праздник собралась. Ты уж не ленись, поторопись.
   Накинула капюшончик, пошла рядом, глядя под ноги.
   Эвмед потерял дар речи: "К эфиопу губастому не смей и подойти, а деньги разыщи. Да побыстрому. Ничего себе. Кучерявый их стянул, кому ж ещё. Врезать в глаз, сразу скажет. Так нет же."
   На перекрестке остановились.
   Эяна вздохнула, покачала головой.
   - Пойду к Эвридике, скажу, что накрылась, наверное, наша поездка. Она с нами хотела. За мамой моей - как за каменной стеной. А так, выходит и ей не судьба... Не спеши, делай всё как надо. Расстроилась я, вот и подгоняю. Но завтра утром, мы всё равно будем ждать на берегу, пока корабль не уйдёт. Вдруг найдёшь! Беги скорее тогда на причал.
   Тот ухмыльнулся: "Вот и  замечательно, так бы и сразу. Можно не спешить. Кучерявого заловлю во дворце, напинаю по заднице. Всё раскажет. А к Филомеле всё равно зайду. Я ведь по делу. Может, взаймы у меня попросит. И куда тратят женщины деньги? Ведь больше моего Филомела получает. А десять драхм пропало, так и ехать им видите ли не на что."
   Без помех до несравненной Филомелы не удалось дойти. Столкнулся носом к носу с Микеной.
   Царевна, с вязанкой дров за спиной, спешила в храм Аполлона.
   - Всё шляешься. Мы с Марсием с ног валимся. А ты, значит, шляешься.
   Эвмед просунул палец под веревочку стягивающую вязанку, закинул дрова на плечо. Подстроился под скорую поступь царевны.
   - Я здесь по делу. У вас свои заботы, у меня свои.
   - Заботы у него. Хоть не забыл что обещал?
   Тот покосился на вязанку пристроенную на плече.
   - Конечно нет. Разве я когда что забываю?
   - Забываешь Эвмед, забываешь. Сама, как видишь, тяжести таскаю.
   Эвмед вспомнил в точности, что и как обещал.
   - Э, нет. Уговор был, что я к вечеру дров натаскаю. Значит вечером и притащу. Только заходить не стану, у входа поскидаю. Так и передай хрычу своему. Глаза б мои его не видели.
   - Поговори ещё... Разумеется у дверей поскидаешь. Не хватало чтоб ты холоду напустил. Знаю я тебя. Пораскроешь всё настежь, и будешь топтаться, пока всё там не заледенеет. Ты же не соображаешь, а в храме больные.
   Пришли к храму. Микена забрала у Эвмеда вязанку. Тот приоткрыл дверь, ровно настолько, чтобы  царевна смогла протиснуться. Аккуратно прихлопнул створку вслед за ней.
   Микена спустилась по ступенькам. Прошла к скамейке. Стараясь не наступить кому-нибудь на ногу или на руку. Приболевшие, простуженные аргосцы  спали вповалку вокруг жаркого очага. Тихонько  опустила вязанку на пол. Скинула с плеч опостылившую свою хламиду на волчьем меху. Уселась. С ненавистью стянула с ног противные овечьи бахилы.
   Каждое утро, из-за этих бахил, начиналось с   переперательств. Заканчивающихся скандалом:
   Все девушки в Аргосе, несмотря на морозы, всё  равно, так и расхаживают в кокетливых своих сандаликах. А ей отец запрещает. И пока она не обуется в сволочные эти бахилы, не укутается в  мохнатую волчью хламиду, не выпускает из дворца.
   Не царевна, а чучело! А что как Менелай приедет? Увидит. Старушка-лесовушка какая-то.
   И ведь совершенно понятно почему отец так делает. Если она заболеет, да ещё и так, что до храма дойти не сможет. Ему тогда придёться посылать за Марсием, а то и самому идти к нему на поклон. Вот он и боится, что доченька его простудится. Они с Марсием в ссоре, у них свои счёты, а она должна мотаться по всему городу в гадских этих бахилах.
   А мотаться приходится. И немало.
   Под самый конец зимы, когда зазеленели листочки на тополях, налетела вдруг снежная буря. Три дня снег с той поры лежит, таять и не думает. Много народу  попростужалось. И ходят теперь они с Марсием по домам нерадивых больных. Которые не спешат в храм. Или где дети заболели. Или кто слёг, и не в силах  добраться. Есть и такие кто считает, что это Аполлон напустил на них хворь, и не впускают Марсия в дом. Приходиться убеждать, а то и угрожать. За день набегаешься, нанервничаешься. К вечеру возвращаешься во дворец, еле ноги волочишь.
   Марсий, клювавший носом у огня, встрепенулся. Один из больных заворочался просыпаясь. Старый жрец просеменил к проснувшемуся. Начал выспрашивать, что тот видел во сне.
   Между ними завязался необычный, непонятный для непосвященного, спокойный и неторопливый, разговор.
   Наставляя больного, внушая веру в исцеление, Марсию приходится полагаться только на силу и убедительность своих слов. Марсий слепой. Но, его голос, интонации – зачаровывают, околдовывают. И, Микене, сидящей поодаль, приходится напрягаться, стараться не слушать внимательно, чтобы не впасть в гипнотический транс за компанию с собеседником мудрого жреца.
   Проснувшийся был не аргосец. То был матрос из Калисты. Микена очень уважала таких больных. - Если  почувствовал себя плохо, ослаб, начал чихать. Так немедля надо идти в храм. Бог Аполлон, с помощью Марсия, конечно же исцелит того, кто чтит и любит его, и приходит к нему сразу как заболеет.
   Подошла к матросу. Кивая головой, в такт движениям поднятого  вверх  указательного пальчика, дополнила наставления Марсия.
   - Аполлон милостелив. Но ты и не вздумай выпить флакон, который дал тебе жрец, сразу - одним духом. По глоточку, утром и вечером, и чтоб глоточки были малые. Вот. Как питьё закончится, так ты окончательно и поправишься. А в корчме, смотри, не завались где попало. Чаша вина тебе не повредит. Но если напьёшься, так падай на лавку, а не под лавку или под стол. И дружкам своим пьяницам наперёд накажи, что как свалишься, так чтоб укрыли они тебя, и потеплее.
   Когда матрос ушёл, уселась на скамеечку. Натягивая ненавистные свои бахилы, покачала головой сокрушенно.
   - Лечим, лечим, а их всё не убывает. Один выздоровел, другой тут как тут.
   Старый жрец присел рядышком.
   - Был бы у меня мёд, хоть один кувшинчик, я бы такую микстурку сварил. Сразу всех на ноги бы поставил. Так нет мёду, никто не несёт. У всех закончился. Всё одно к одному - и зима холодная, и мёду нет.
   - Что ж ты раньше не сказал. Завтра принесу. Отец не откажет. Хоть и мало его у нас.
   Улыбка исчезла с лица Марсия.
   - Нет, Микена, вот этого делать не надо. Раз я посетовал что нет мёда, а ты с этим обратишься к Бианту, то это означает, что я попросил. А я никогда и ничего у царя просить не стану. Я ему так и сказал, этим летом, когда он бранился здесь. И как бранился! Разве можно в храме так ругаться? Ноги моей во дворце не будет. Не нужен мне мёд, так обойдусь.
   Царевна вздохнула: "Как дети - что отец, что Марсий," - накинула хламиду, запахнулась.
   - Пойду я, смеркается.
   Остановилась у выхода.
   - Эвмед дров принесёт, за дверьми поскидает. От дров-то хоть не откажежься?
   Тот покачал головой.
   - Ты не понимаешь Микена. Ни царь, ни Эвмед мне не враги. Но никогда, и ни о чём, я у них не попрошу. А дрова, что ж, я ведь не говорил что нужны дрова. Выходит, ты сама ему это наказала. Это ваши дела. Пусть тащит. Мне-то что.
   Поужинав, царевна залезла под три одеяла. Засыпая, всё размышляла, как бы ей добыть кувшинчик мёду, не ущемив при этом самолюбие Марсия. Кое-что  придумала, но не до конца. Уснула, решив продумать всё в деталях утром.
   Утром, ни о чём не забыла, и за завтраком, довела свой план до совершенства. - Всё просто. Она не станет обращаться к отцу. Сама черпанёт кувшинчик. И Марсию крыть тогда нечем. Она - не просила, значит и он не просил. А когда они сварят чудесную микстурку и вылечат всех  хворых аргосцев, раскажет отцу всё как есть.
   Мёду в этом году маловато, но достаточно. В  канун праздника Весны во дворце день и ночь пекут ячменные медовые лепёшки. В праздник, каждому аргосцу, хоть малый он, хоть старый, полагаются две сладкие лепёшки и маленькая амфорка вина. Мёду на эти лепёшки уходит уйма.
   Но Микена слышала, как отец разговаривал с одним из чиновников на эту тему. И чиновник доложил что, после праздника, ещё кувшинов пять останется. - Если она и почерпнёт один кувшинчик, так не беда, на лепёшки-то всё равно хватит.
   Быстренько позавтракав, побежала в тронный зал за ключом. Взяв нужный ключ, забежала в свою комнату. Схватила кувшин, и отправилась в подвал. Спустившись в подвал, прошла коридором к кладовой. Ключ она не перепутала, дверь легко отворилась. Вошла. В кладовой оказалось светлее чем в коридоре. Свет проникал в маленькое оконце под потолком. Остановилась в нерешительности перед горловиной вкопанного в землю огромного пифоса. С замиранием  сердца отодвинула тяжёлую деревянную крышку.
   Подмывало бросить всё, и убежать.
   Ведь всё что она сейчас делает - очень даже похоже на воровство.
   Заглянула внутрь. - Темно, ничего не видно.
   Сдвинула крышку ещё. И с огорчением обнаружила что, мёду-то всего, на самом дне:
   "Какая же я растяпа. Знала же что мёду мало, а верёвку не прихватила."
   Присела на сдвинутую крышку. Вспомнила, что должна быть специальная палка, такая длинная, с крючком, на который подвешивают кувшин. Пробежалась по кладовой, заглядывая во все углы. Не нашла. - Всё правильно. Оттого и вспомнила про палку, что видела вчера, как Ир, возвращаясь из дворца, прихватил её с собой. Починить наверное. И было это в полдень. Тогда она ещё не знала, что ей нужен будет мёд. Вот и вылетело из головы.
   Вернулась к пифосу, уселась. Стала раздумывать. - Что бы такое ей предпринять? Пойти, поискать   верёвку?.. Поискать, ещё и найти. К тому времени вся решимость и улетучится. И пропажу ключа отец  обнаружит. Скоро он в тронный зал пожалует с гостиприимцами из Пилоса. Времени нет, надо успеть вернуть ключ на место. Придёться отложить до обеда. После обеда отец пойдёт провожать гостиприимцев на корабль, тогда можно спокойно взять ключ и прийти с верёвкой.
   Замёрзла, решила возвращаться. - Хоть и досадно.  Хотелось ведь сварить микстурку утром, и с утра пойти по домам с хорошим лекарством. До вечера всех можно успеть навестить. А если в полдень прерваться, то весь их с Марсием распорядок летит кувырком.
   Однако в голову пришла неожиданная идея. Недолго думая, столкнула тяжёлую крышку с горловины пифоса совсем. Прыгая на одной ноге, просунула носок сандалика в ручку кувшина: "Держится довольно плотно. Хитрая я!" - С  насаженным кувшином на носочке ступни, уселась на  край горловины. Спустила ноги внутрь пифоса: "Сюда и две Микены пролезет." - Повисла на руках, ухватившись за края сосуда. Как струнка прямая, дотянулась кончиками ступней до стылой     поверхности тёмного, целебного, знаменитого   Аргосского мёда. Работая двумя ногами, утопила кувшин.
      Всё получилось! Там, внизу, забулькало. Кувшин начал наполняться!
   Когда бульканье прекратилось, решила что довольно. - Пора выбираться. Замёрзла как собака. - Стала подтягиваться.
   Но по мере того как она тянулась вверх, кувшин  всё более возвышался над поверхностью. И всё более  тяжелел.
   Удалось подтянуться едва до подбородка. - Что-то не получается.
   А ведь идея эта пришла к ней неспроста. Однажды летом, она побывала на спортплощадке. Там тренировались воины. - Подбегут к высокому  деревянному щиту. Не останавливаясь, подпрыгнут, уцепятся, подтянутся, и перевалившись на другую сторону, бегут дальше.
  Она сказала, что тоже так сможет. Встала воину на ладони, он приподнял её. Схватилась за край щита, подтянулась и перевалилась. На другой стороне её Эвмед поймал. Эвмед с тем воином тогда посмеялись. Сказали, что она худенькая, в ней весу нет совсем, оттого и преграды такие ей нипочём.
   Попробовала подтянуться ещё раз. И менее успешно. Всё она поняла. - Сама она ничего не весит, но кувшин-то весит, и ещё сколько! - Хотела  предпринять ещё одну отчаянную попытку. - Стоит  ведь только разозлиться хорошенько. - Передумала: "Надо быть разумной. Не получилось - так не   получилось. Самой бы выбраться. Сколько сил уже потрачено." - Стряхнула кувшин. Не без труда: "Словно приклеился."
   Подтягиваться стало легче. Но выбраться не удалось.
   Микена осознала всю серьезность ситуации:
   Спрыгнуть в пифос - нечего и думать. Как потом из мёда выпрыгнуть? Хоть его там и по колено. Из пустого-то не допрыгнуть. Остаёться висеть, "отдыхать". Но какой же это отдых!? В запястьях жжёт, нет мочи. Пальцы не держат. И замерзли   пальцы. Сама-то ещё ничего. Согрелась когда подтягивалась. А с пальцами - беда.
   Отняла левую руку, осталась висеть на одной  правой. Для левой руки наступило блаженство, но  пальцы правой, помимо её воли, стали сами разгибаться. Быстро схватилась вновь обееми руками за холодные края горловины. Но всё напрасно, пальцы неумолимо разжимались. С тоской успела понять, что мёд внизу, тоже ведь холодный. С этой мыслью и свалилась.
   На ногах не устаяла, искупалась. Ощутила, что мёд не просто холодный. Вскочила мгновенно. Её словно обожгло. Мёду действительно оказалось всего по  колено. Но если самой ей сделалось просто жутко холодно, то ноги её будто пронзили тысяча иголок. Казалось ей, что в кипятке стоять куда приятнее. Из глаз посыпались слёзы.
   Последним осознаным чувством была обида: "Только со мной такое могло произойти!.."
   Далее не могла уже и ни думать, и ни чувствовать.
   В  панике пробежалась от одной стенки к другой. Затем с шумом побрела по кругу.  Остановилась. Стала кричать и колотить кулачками по глянцевой стенке сосуда. Ринулась через центр. Запнулась о валявшийся на дне кувшин. Упала. Зарыдала. Ползая на четвереньках нашарила кувшин. Поставила. Поднявшись с четверенек, попыталась встать на него. Тут же сообразила. Бесстрашно окунула посиневшие свои ручки в жуткую ледяную жидкость, и перевернула кувшин вверх дном.
   Как цапля замерев на одной ноге, на скользком днище кувшина, широко расставив руки, дотянулась до сужающихся к верху стенок пифоса кончиками пальцев.
   Так стояла, по щиколотку в ледяной жидкости, удерживая равновесие. Всю её трясло, вся она дрожала - и от холода, и от ужаса. Собрав последние силы, задрав голову, сквозь слёзы, отчаянно закричала:
   - Эвмед!.. Эвмед!!!
   Нога соскользнула. Микена снова плюхнулась в мёд. Трясущаяся, кое-как поднялась. Вскарабкалась. На этот раз удалось пристроить обе ступни на донышко кувшина. Содрогаясь от рыданий: "Эвмед!" - Пропищала.
   Эвмед на караульной башне менял дозорных. Порыв холодного ветра прожёг насквозь лёгкий его плащ. Забеспокоившись, побыстрому распорядившись, спешно спустился. И двинулся, встревоженный, в сторону дворца.
   В новом порыве ветра явственно послышался голос Микены.        
   Дозорный с высоты, с удивлением взирал. Как Эвмед, вдруг рванул к дворцу, и вскоре вихрем нёсся по центральной улице, распугивая куриц и гусей  которые, испуганно кудахтая и возмущённо гогоча, в панике разбегались в разные стороны.
   Преодолев половину растояния вскинул голову, Прошарил всю дворцовую крышу: "Нет, это не на крыше. Закончилось уж детство." - Достигнув дворца, взмыв в два прыжка на крыльцо, знал уже куда бежать.
   Промчался по нижнему этажу.  Повстречавшиеся царедворцы недоумевали - пробежал мимо Эвмед, или показалось. Споткнулся на ступенях подвальной лестницы. Кубарем, с треском, вкатился в коридор. Вскочив на ноги, ринулся к неплотно прикрытой двери, распахнул. На пороге несколько растерялся. Он ожидал сразу увидеть царевну. В уголке где-нибудь. - Крысу испугалась или ещё что. Но её не было! - Глаза его выхватили сброшенную с пифоса крышку. Услышал шорох. Или всхлип. Или то и другое вместе. В один прыжок оказался на коленях у  возвышающейся над землёй горловиной, взметнув  облако пыли. Заглянул внутрь. Сердце его остановилось, и он едва не упустил мгновенье:
   Микена, измазанная мёдом, склонившая голову.  Расставленные в стороны ручки её, посиневшие. Пальчики словно коготки вцепились в стенки сосуда. И коготки эти поползли, поползли. Оставляя следы на глянцевых стенках. Микена начала отклоняться назад и... падать, падать.
   Молниеносным движением, словно делая  решающий выпад мечом, схватил заледеневшую руку  царевны. В момент молниеносного этого движения мелькнула мысль, что рука девушки перемазана мёдом и выскользнет. Поэтому второй рукой успел поймать её за шиворот, стукнувшись при этом лбом о край горловины, так что искры из глаз посыпались. Стремительно, но не резко, а плавно, выдернул закаченевшую Микену из злосчастного пифоса.
   ...Искры из глаз всё сыпались. Эвмед, с холодным телом девушки на руках, стоял покачиваясь. Пытался различить дверной проём.
   То что он держал в руках прошелестело едва:
   - Отцу... не говори...
   ..."Жива! О Боги, жива!" - Приготовился, как только прояснится в глазах, ринуться в дверь. Но  маленькие руки Микены вцепились в одежду на его груди. И послышалось торопливое бормотание:
    - Не ходи к отцу, он не должен знать. К Марсию. Отнеси меня к Марсию.
    Не выпуская из рук перемазанную мёдом царевну, наклонился. Поднял валявшуюся под ногами деревянную крышку. Закрыл пифос, уселся сверху. Выдохнул, отёр пот. - Он-то перепугался. А она ничего. Но какая холодная. - Сорвал плащ с плеч. Неловко перекладывая царевну с руки на руку, укутал её кое-как.
    Мекена хныкала:
    - Отнеси меня к Марсию. Нельзя отцу говорить. Ну Эвмед, ну что тебе стоит.
    На этом лишилась последних сил, только слёзы горячие текли по медовым её щекам.
    Эвмед поднялся, пошёл наверх. Крадучись, быстрым шагом направился к потайному служебному выходу, которым имел право пользоваться в исключительных случаях. На ходу соображал: "Конечно к Марсию. Только быстрее. Плащ мой ерундовый, а её надо отогреть."
    По дороге Микена лишилась чувств, и Эвмед припустил. Ввалился в храм. Захлопнул дверь, не оборачиваясь, лягнув её ногой. Сбежал по ступенькам, уложил царевну напротив огня бушующего в очаге.
    Марсий при этом возмущённо и грозно ворчал:
    - Что за нечестивец так вламывается в храм! А ну говори кто ты, отвечай!
    Эвмед подбежал, сгрёб жреца за шиворот, приподнял над полом, вернулся с ним к бездыханному телу царевны.
   - Давай Марсий. Только живо. Видишь, Микена замёрзла.
   Тот притронулся к её лицу, отдернул руку. Удивлённо облизнул пальцы.
   - Мёд?
   - Мёд, мёд, - зарычал Эвмед. - Но делай же что-нибудь, чего расселся!
   Марсий торопливо ощупал ледяное тело девушки.  Наклонился, приставил ухо к её губам. Подскочил, посеминил в кладовку. Эвмед пошёл рядом.
   - Ты старый говори, что надо, я буду делать.
   Тот заорал визгливо:
   - Пошёл прочь! Не путайся под ногами!
   Пока старый жрец приводил Микену в чувство.       Подсовывал ей под нос вонючую пробку от флакона с секретной какой-то жидкостью, поил её противным каким-то зельем. Эвмед снял с очага бронзовый котёл с кипятком. Оттащил его в купальню. Всё там  приготовил, вернулся. Царевна пожелала идти сама. Опираясь о его руку, пошатываясь, доковыляла кое-как до купальни.
   Вернувшись к очагу, Эвмед присел передохнуть. Задумался. - Впрочем, думать особо и не о чем. Улики прятать надо.
   Пошёл во дворец назад тем же путем. Проник внутрь через потайную дверь. Поднялся в покои царевны. Завернул в волчью хламиду овечьи бахилы и первое попавшееся платье. Спустился в свою коморку, накинул старенький плащ. - Никчему лишние вопросы. Закаляться что ли решил? Когда такое дело, на любой мелочи погореть можно.
   Возвратился в храм, постучал в дверь купальни, передал сверток с одеждой Марсию. Прошёл к очагу, покосившись на больных: "Чем их поит гнусный этот старикашка? Дрыхнут себе. Хоть ори здесь во всю глотку, хоть запинайся об них."
   Следом за ним вернулись и Микена с Марсием.
     Царевна, накинув на плечи хламиду, уселась, и принялась соскребать маленькой плошкой мёд с прежней своей одежды и с Эвмедового плаща. Марсий ходил вокруг, запинаясь о больных, занудно увящевал:
   - Микена, выпей чашу, и ложись. С этого мёда  много микстурки не сваришь. На тебя только и хватит. Брось ты это дело, не к спеху.
   Та, угрюмо склонившись, продолжала свою работу. Из глаз у неё текло, из носа текло. Подняв голову прервала свое занятие. Наставила пальчик на Эвмеда. И стала чихать. Прочихавшись, вымолвила наконец:
   - Чем сидеть без дела, принёс бы сюда кувшинчик который я утопила.
   - Какой ещё кувшинчик, - заворчал тот недовольно.
   - Ну там, в пифосе. Пронесёшь его так же, через заднюю дверь. Не пустой, разумеется.
   - Ещё чего!
   - Ну Эвмед. Тебе же ничего не стоит. Придумай как его достать. Нам очень нужен этот кувшинчик.
     - Кому это - "нам"? - Подозрительно, изподлобья взглянул на Марсия, начиная понимать: "Та-ак, вот оно что. Старый хрыч подбил царевну на это дело. Ну неймётся придурку, ну не может без фокусов!"
   Микена спохватилась.
   - Нет, нет! Не нам! Мне! Мне нужен этот кувшинчик.
   - Ага, "тебе". У меня проделки ваши - знаешь где?!
   Злой и возмущённый пошёл на выход.
   - Какой же ты противный. Противный!
   Эвмед остановился.
   - Я принесу вам кувшинчик. Принесу. Чтоб было чем по башке хрычу этому навернуть.
   - Что?! - Подпрыгнул Марсий. - Нечестивец! Ну я тебе покажу!
   Побежал за посохом. - По храму своему он бегал как зрячий, оттого и палки под рукой не оказалось.
   Кричал на ходу:
   - Где мой посох! У меня-то есть чем навернуть по башке, по твоей, по кудлатой. Стой там!
   Микена выпрямилась, с досадой бросив Марсию вдогонку:
   - Да не обращай ты внимания на этого грубияна!
   Подскочила с места, приблизилась к обозлённому воину, обратилась ласково:
- Так принесёшь? Ты не грубиян, это я так, сгоряча.
Принесёшь?
   - Нет! - Твёрдо ответил тот.
   - Нет?
   - Нет.
   - Ну и иди тогда отсюда.
   - Ну и пойду.
   - Ну и иди.
   - И пойду.
   - Проваливай. Раз ты такой.
   Эвмед вышел, хлопнул дверью, злой: "Поди, своруй у царя кувшинчик мёду". Нормально. Совсем свихнулись."
   Пошёл во дворец. По дороге размышлял: "Не все ведь улики устранены. Кувшин, оказывается, на дне пифоса валяется. И ключ надо на место вернуть, пока не хватились." - Поднимаясь на крыльцо наметил план действий: "Кувшин пусть себе валяется. В кладовой привести всё в порядок. Прикрыть дверь и оставить ключ в замочной скважине. После полудня, когда царь отправится провожать своих гостипреимцев, отнести его в тронный зал. А если хватятся до полудня, то все вопросы к лупоглазому Иру. Он вчера черпал два кувшина для пилосцев. Вполне мог забыть его в двери. Вполне. Он ведь ещё и палку с собою забрал. Два кувшина, палка, неловко закрывать. Сам может уверится в том что забыл. - Остановился. Гнев закипел в груди, глаза зажглись. - Поганец! Из-за него Микена полезла в пифос!"
  Побывав вчера вечером в доме несравненной Филомелы, он заприметил эту палку. Ещё крючок её был как-то странно расплющен, в виде этакой качерёжки:
  "Ну он у меня получит! И насчёт денег заодно  спрошу. Уж спрошу!"
   Спустился в подвал. В коридоре замер на  полушаге. В кладовой кто-то был. - Дверь прикрыта. - Он точно помнил что оставил её настеж. Подкрался на цыпочках, прислушался. Что-то там шкрябало - словно металл елозит по дну сосуда. Отыскал щелочку, заглянул:
   Эфиоп Ир, перебирая двумя руками, осторожно вытягивал палку из пифоса, старательно сохраняя вертикальное её положение.
   Эвмед ожидал что, вот-вот, появится кувшин болтающийся на крючке. Но оказалось совсем другое. С плоскости расплющенного крючка Ир снял небольшой серебряный слиточек. Облизал его, сунул запазуху. Вновь принялся шерудить в пифосе своим орудием.
   Задержав дыхание, Эвмед отошёл. Присел на корточки, прислонившись спиной к стене: "Вот они - драхмы Филомелы. Ишь, хитрюга. Гадёныш губастый."
   Пока Ир занят своим делом - решил хорошенько всё обдумать: "Итак: Вчера, рано утром, кучерявый  спёр у Филомелы десять драхм. В доме прятать не стал. Соображает. Отправился на службу. Его послали черпануть мёду для пилосцев. Ссыпал серебро в пифос. Лучшего места не подыщешь. Ведь он мёдом у нас занимается.
   Так. Дальше: Сегодня утром пришёл в тронный зал за ключом, чтобы отнести свою палку с расплющенным крючком, приспособленную для вылова денег, в подвал. Ключа не оказалось. Если спрашивал у царя, то это пока ещё не катастрофа. Хуже, что губастый узрил, что кто-то здесь похозяйничал. Оттого и трудится в поте лица, выуживает свои драхмы. Кувшин, наверное, уже выудил. М-да, придёться поговорить с ним серьёзно на эту тему. Разберёмся, рыло-то у него в пуху. Но морду всё равно набью, как положенно. Скотина. Мало что воришка, так ещё и Микену в пифос загнал. Меж ног пинать ему буду, а не по заднице. Тварь черномазая."
   Ир тем временем выудил все драхмы. Поставил палку в угол. Прошаркал к двери. Дверь отворилась, Эвмед, с порога, ткнул легонько ему кулаком под дых. Схватил за ухо перегнувшегося пополам Ира. Швырнул беднягу на крышку пифоса.
   Прикрыл дверь поплотнее, подошёл к кучерявому, разевающему рот словно рыба выброшенная на берег.  Прежде чем начать разговор, решил обработать  губастого, хотя бы наполовину. Занёс мохнатую свою  лапу. Тот зачастил быстро-быстро, и такое, от чего  Эвмед так и остался стоять с занесённой рукой.
   - Господин Эвмед, господин Эвмед. Я не в чём не виноват. Меня царь попросил своровать драхмы.
   - Что?! Чего попросил?!
   - Драхмы своровать. На время. Только до сегодня.
     Челюсть Эвмеда отвисла.
   - Что, "до сегодня"? - Тупо уставился.
   Тот с опаской поглядывая на огромного воина, грозного как скала, торопливо стал объяснять. Довольно складно. Заготовил, как оказалось, эту речь на случай встречи с Эвмедом.
   - Царь Биант, позавчера в полдень, когда моя служба заканчивалась, подозвал меня, и попросил забрать у госпожи Филомелы драхмы из шкатулки, которые намеревался ей выдать. И вернуть их незаметно, когда уйдёт корабль на Калисту. Значит, сегодня. Я боялся и не хотел. А он говорит: "Будь патриотом, Ир. Послужи Аргосу. Разве можно допустить чтобы наша Эяна встречать Весну уехала в Калисту. Какой праздник без Эяны? - И ещё говорит. - Если тебя заловят, то можешь тогда  рассказать, что это я тебя подучил. И ничего тебе за это не будет." - Так сказал царь. Я не люблю когда госпожи уезжают, не люблю оставаться один с Лайлапом. Раз сам царь Биант поручился, что мне ничего не будет, так я и согласился.
   Эвмед склонил голову. Скис: "Что ж - вполне в духе Бианта. Одной рукой царственно выдать несравненной Филомеле десять её драхм. Как и положено, день в день. А другой рукой поманить Ира, и подучить его стянуть эти самые драхмы."
   - Как ты собираешься вернуть деньги? - Буркнул.
   - О, я всё продумал. В комнате госпожи, в углу на столике, стоит большая амфора с вином. Дно у неё вогнутое. Перед праздником из неё обязательно будут наливать, и обнаружат деньги. Госпожа подумает, что не в шкатулку драхмы поклала, когда принесла их, а на столик, и кто-то поставил на них сверху эту амфору. Но только вот...
   - Но только вот, я, вчера, приподнял эту твою амфору и заглянул под неё. А госпожа Филомела стояла рядом и смотрела, - мрачно закончил за него Эвмед.
   Помолчали оба невесело. Мысли в голове у Эвмеда проворачивались также невесело. И медленно. Но, оказалось, кое-что можно извлечь и из этой ситуации.
      Поднял голову, спросил насмешливо:
   - Ну так что, придумал? Куда деньги подкинуть.
   Тот покачал головой отрицательно и обречённо.
   - Нет. В доме ведь всё на два раза вверх дном перерыли. Так отдам, признаюсь во всём. Не прогонят они меня, господин Эвмед? Не прогонят?..
   С надеждой поднял глаза на ухмыляющегося воина, со страхом ожидая ответа.
   - Не знаю, не знаю, - загадочно проронил тот. Затем поразмыслил вслух. - Конечно, царь во всём виноват.  Несравненная Филомела, при встрече, выскажет ему всё, что она о нём думает. А ему что? Поулыбается виновато, попросит прощения. Словечко, за тебя замолвит... Если не забудет.
   Закончил свой монолог издевательски:
   - Ты славно послужил Аргосу Ир! Корабль на Калисту, надо полагать, уже отчалил. Не бойся, никто тебя не прогонит. Но доверять безгранично тебе, ни Филомела, ни Эяна, больше не будут. Никогда. Только Лайлап.
   Тот втянул голову в плечи, прошептал в отчаянии:
   - Но что же мне делать? Ведь я ни в чем не виноват. Это всё царь! Это он меня подучил!..
   Эвмеду стало жалко несчастного Ира. - Да и мучить его долго, нет необходимости. И так на всё готов. - Сказал примирительно:
   - Ладно, Ир, не горюй. Я помогу тебе.
   Остановил его жестом.
   - Но. Услуга за услугу.
   Тот энергично закивал головой, согласный оказать любую услугу доброму воину.
   Эвмед начал с приятного:
   - Отнесёшь деньги в дом. Скажешь, что Эвмед их нашёл, и с тобою передал, - поднял руку. - Знаю, знаю: "Где нашёл?" - А никого не касается. Секрет. У меня свои методы расследований. Вот так. Если Эянка и Филомела очень уж будут любопытствовать. Расскажу им при встрече небылицу, о хитрых воришках, которые оттого и сбежали, что тайник их я накрыл. Всё нормально. Филомела наверняка запомнила какие-нибудь особые приметы на слиточках. Выходит, что я разыскал действительно её деньги.
   Далее растолковал эфиопу что от того требуется:
   Во первых - помалкивать о том что в кладовой утром кто-то похозяйничал; о ключе, о кувшине и о всём прочем.
   Продолжил:
   - Давай сюда кувшин, если он не пустой, разумеется. Как только я уйду, беги к царю и доложи. Что когда ты поднялся из подвала, тебя окликнул воин Эвмед и, вручив тебе этот кувшин, приказал немедленно его наполнить. Дальше скажешь, что ты попробовал возразить, мол, надо прежде сообщить царю. Но страшный воин Эвмед заорал тогда в ответ, что царевна простудилась и Марсий требует кувшин мёда немедленно. Доложи, если потребуется, что наладил я пинка тебе, и пригрозил башку оторвать, если будешь копаться.
   Вскоре, Эвмед, с наполненным кувшином, деловито и не таясь, прошагал коридорами дворца с озабоченным видом. В храме Аполлона грохнул на стол проклятый этот кувшин. Подтащил Марсия, окунул его руку в мёд, заржал весело:
   - Получай хрыч свой мёд, доставленный воином Эвмедом по твоему требованию из царского дворца!
   Марсий облизывая руку, кричал возмущённо, что он и просить-то у царя ничего не намерен, не то что требовать, да ещё и пользоваться при этом услугами всяких нечестивцев.
   Эвмед, не обращая внимания на гневные выкрики вредного старикашки, задержался у жаркого очага.  Постоял, посматривая на мирно посапывающую царевну. Коротенько пояснил жрецу что кувшин этот - улика, тот самый, со дна пифоса. И когда придёт царь, Марсию конечно не возбраняется, отказаться и от своих "требований", и от его "услуг". Только тогда придёться рассказать всё как есть.
   - Но зачем мне целый кувшин чтобы вылечить одну только Микену!? - Завопил тот в отчаянии. - Как я это объясню Бианту!?
   Эвмед хохотнул, поднимаясь по ступенькам на выход.
   - Ты у нас самый главный умник в Аргосе. Думай, Марсий, думай.
   Вышел из храма, вдохнул полной грудью бодрящего морозного воздуха: "Хорошо. Весна скоро. Со всеми делами разделался. Микена только приболела. Ничего, хрыч дело знает, завтра как новенькая будет."
   Отправился во дворец. Шагал неспеша. Добродушно улыбаясь, вежливо кивал в ответ на приветствия повстречавшихся горожан. Настроение - замечательное. Но закрадывалось в душу сомнение. - По опыту известно: в Аргосе подолгу бывает спокойно, бывает и по полгода. Но если началась беготня, то это не на день, и не на два. Что-нибудь обязательно ещё произойдёт. Так уж устроен этот городок.
   Остановился посреди дворцовой площади, сражённый пренеприятной догадкой: "А не Филомела ли всё это подстроила. Сговорилась с Биантом. Достала её Эянка с Калистой этой поганой, вот и сгородила комбинацию. Десять драхм. Нормально. А я-то хвост распушил. "Методы  расследований". Тьфу ты." - И в изумлении разинул рот:
   По ступенькам дворцового крыльца поднялась Эвридика с каким-то красавчиком, совсем Эвмеду незнакомым. Промурлыкала что-то охраннику, тот вытаращился, и преспокойно прошла внутрь. Поддерживая под локоток своего дружка.
   Заорал запоздало:
   - Эй ты, рыжая! А ну стой!
   Грозно топоча направился к крыльцу.
   - Стой, тебе говорю!
   Гаркнул на охранника:
   - Кто такой, почему с оружием!?
   Тот развёл руками.
   - Царевич наш. Тот самый, из Илис. Э-э... Прокл. Эвридика так сказала.
   Эвмед, вытаращился, как и охранник мгновенье назад.
   Пошёл догонять. Нагнав, поинтересовался:
   - Э-э... царевич Прокл?
   - Да.
   Юноша остановился. Спокойный, и само  достоинство. Одет скромно, но на поясе короткий меч  в богатых ножнах. Эвмед определил: сработан в Аргосе. Старый. Разглядел лисичку на рукояти: "Меч царя Бианта!"
   Эвридика победоносно сверкнула глазами.
   - Так что, воин, долго ты ещё намерен нас задерживать? Сын приехал к отцу, а ты пялишься.
   Пояснила юноше:
   - Это наш Эвмед, он всегда такой. Идём Прокл, не обращай внимания.
   Эвмед остался стоять: "Ничего себе. От причала довела, и уже, не царевич Прокл, а "идём Прокл". Во даёт! Кошка рыжая. Небось и свидание успела назначить." - Затопал вслед, желая не пропустить  первую встречу отца с сыном: "Надо же. Выходит   царица Агнеса сменила таки гнев на милость. Прислала Бианту наследника. Двадцать три года прошло. М-да..."
   Но долго поприсутствовать не удалось. Пилосские гостиприимцы тактично раскланялись, и его отправили сопровождать их на корабль. Царь ничего толком не соображал, и настолько, что не стал упрашивать гостиприимцев остаться хотя бы ещё на один день. Пилосцам конечно любопытно было познакомиться с царевичем поближе. - Но и так они загостились. Путь не близкий. Упустишь попутный ветер - месяц тогда до дому добираться.
   На причале Эвмед задержался. Любил смотреть на корабли. Провожая взглядом удаляющийся парус небольшаго, но ладного пилосского судна, припомнил старинную песенку. Которую Эяна частенько поёт на сессионах. О медноклювых корабликах мчащихся невесть куда по бескрайнему морю:
   ...Мимо Калисты Златосверкающей,
      золотой Афродите подобной.
      Вдоль Крита скалистого,
      многообширного, вечноцветущего.
      По виноцветным волнам,
      в пурпуре заката, пурпурно лоснящимся.
      В безбрежный простор! Крутогрудые.
      В дальнюю даль! Чернобокие, храбрые.
      В бурях и бедах, судьбою хранимые...
   Словно в насмешку, из-за мыса вырулил уродливый военный  корабль из Калисты. И двинулся  в бухту прямо на лирически настроенного Эвмеда.
   Эвмед разглядел на носовой палубе грузную фигуру капитана Глена, орущего матом на матросов. В стороне от капитана, сам Диос с Агасием: "Пожаловали. Свиньи. Испортили песню."
   Поджидая когда судно причалит, ругался про себя сдабривая каждое слово всевозможными непристойностями: "Обязательно на праздник надо было нагрянуть. Сволочи. Яйца вам поотрывать, дружки ненаглядные. И развесить. По всему Аргосу. Козлы вонючие. Не обмануло выходит предчувствие. То что произошло утром - так, разминка. Всё только начинается."
2.
   Вместе с военным кораблём, доставившим представительное посольство из метрополии, в Аргос  пришло и настоящее тепло. Снег сошёл к вечеру. Пришла весна. Зазеленела травка на лугах, и показались первые цветы.
   Но не до весны было Эвмеду, и не до цветочков. Ночи напролёт, бродил он по спящему Аргосу, не спуская глаз со святилища в некрополе. Грамотно выбирал маршрут. Чтобы и калистяне его не заприметили, и чтобы святилище, при этом, из виду не упустить. Днём отсыпался урывками, когда на улицах  города становится особенно людно.
   Спустя три дня, после встречи с любезными своими приятелями. В назначенное время, заполночь, Эвмед явился к постоялому двору.
   Поднялся наверх. Вскоре вышел, и направился в сторону некрополя, зорко посматривая по сторонам. Глен и Агасий - с мешком за плечом, следовали за ним поодаль. Достигнув холма, на котором раскинулся некрополь, Эвмед внимательно огляделся. Махнул рукой приятелям. Сам сошёл с дороги, спрятался в тень кипариса.
   Глен с Агасием поднялись на холм, скрылись за высоким кустом широко разросшимся у стены гробницы. Глен отошёл в сторонку. Сквозь ветви поглядывал с высоты холма на спящий город. Ночь выдалась в самый раз - не особенно лунная, но и видать кое-что. Агасий принялся за работу. Достал из мешка всевозможные хитренькие свои крючёчки, лопаточки. Нашёл знакомое ему место, и в два счёта разобрал мощную кладку царской усыпальницы. Передал Глену палку с намотанной на конце тряпкой пропитанной оливковым маслом. Тот полез в узкое отверстие, кое-как протиснулся. Оказавшись внутри, запалил факел.
   Агасий пробрался следом.
   Дождав когда огонь разгорелся, осторожно шагая рядом, двинулись вглубь святилища.
   Из темноты на них вынырнула голова горгоны Медузы. Факел в руке Глена дрогнул. В заметавшемся пламени зашевелились, ожили змеи-волосы горгоны.  Жуткие, мутные глаза её тускло зажглись.
   Ноги Агасия приросли к полу, в горле застрял крик. Глен схватил его за плечо, пригнул, ткнул в сундук, приговаривая в полголоса:
   - Тихо Агасий, спокойно. Это всего лишь фреска. Искусная фреска.
   Тот стуча зубами, хлюпая носом, заскулил:
   - Раньше её здесь не было.
   - Конечно не было. Потом нарисовали. Ты давай. Не хнычь. Действуй.
   Бывший строитель, ныне вор, Агасий, негромко позвякивая увесистой связкой отмычек, непослушными пальцами, принялся отпирать  нехитрый, как оказалось, замок. Пару раз взглянул на горгону: "Вблизи - она не такая и страшная. Трещинки, шероховатости, блики. Фреска. Надо ж так было испугаться." - Замок подавался. Пробудившийся  воровской азарт всецело им завладел, и скоро не оставил в душе и следа о пережитом потрясении.
   Глен, предельно собранный, напряжённый, светил факелом. Посматривал по сторонам: "Всё как и расказывал Эвмед. Слева, пара массивных сундуков, как и тот, над которым трудится Агасий. В них барахло. Справа, ряд каменных склепов с прахом Аргоских царей."
   Агасий внизу, завозился, засопел. Откинул тяжёлую крышку.
   Словно жаром полыхнуло блеснувшими каменьями и золотом. Вожделенно урча, зажмурившись, зарылся руками в сверкающие сокровища.
   Что-то мелькнуло перед самым носом, обдав прохладным ветерком. Крышка обрушилась. Раздробив кости запястий.
   Глен среагировал мгновенно. Зажав ладонью не успевший раскрыться рот Агасия, прижимая к себе извивающееся его тело, яростно зашипел:
   - Не ори! Не ори!
   Вставил факел негорящим концом в небольшой зазор между сундуком и крышкой. Пользуясь крепкой палкой как рычагом, попробовал приподнять: "Бесполезно. Капкан." - Нажал резко, со всей силы. Факел сломался попалам. Бросил. Выхватил кинжал.  И, умелым, отработанным движением, вонзил тонкое лезвие под левую руку незадачливого своего  подельника. Тот изогнулся, отчаянно дёрнулся. И, обмякнув, повалился. Повис на перебитых руках.
   Глен отступил. Перевёл дух. Глянул на рукоять торчащую из подмышки убитого. Решил пока не вынимать. - Иначе, кровищи будет по колено. - Отирая  пот, отдуваясь, двинулся к выходу. Подошёл к аккуратно разобранному лазу. Раздражённо пошвырял  инструменты в мешок: "Так-то. Накрылось дело. Вместо золота всю эту дрянь самому назад тащить. Не до сокровищ. Следы заметать надо."
   Бросил мешок, вернулся к мёртвому. Постоял в задумчивости. Перевернул неостывшее тело так, чтобы под ноги не натекло. Выдернул кинжал. Взрезал сонную артерию. Когда тело обескровилось, схватил Агасия двумя руками за подбородок, надавил на шею сзади коленом, резко дёрнул на себя. Хрустнули позвонки. Сосредоточенно стал отчленять голову от трупа. Закончив, отёр лезвие о грязный, заляпанный кровью, хитон убитого. Подобрал обломок угасающего факела. Брезгливо держа отрезанную голову за волосы на вытянутой в сторону руке, направился к выходу. Заталкал поганую эту башку в мешок, тщательно завязал его, и загасив огонь, выбрался наружу.
   Чуть не выколол глаз, налетев на разлапистый куст, заботливо высаженный Агасием в момент завершения  строительства. Выругался: "Сволочь. "Строитель - золотые руки". И святилище соорудил, и камни где надо не закрепил, и кустик напротив посадил. "Умница"... Жадюга! Тварь. Должен же быть хоть какой-то инстинкт самосохранения?! Ведь не всякая мышь полезет в мышеловку, только глупая. Придурок."
   Чертыхаясь, как попало заложил ровно  обтесаными камнями неширокий лаз. Вышел из-за куста, различил тёмный силуэт Эвмеда внизу. Тот подал ему знак, что всё в порядке. Неприметной тропинкой спустился с некрополя. Следуя за далеко впереди идущим воином, добрался до постоялого двора, не заплутав в узких Аргоских улочках. - Охранники отсутствуют. Диос позаботился. Незачем лишние свидетели. Эвмед уже там. - Поднялся наверх, толкнул дверь.
   Глава посольства - Диос, стоял посреди комнаты, встревоженный. Недоверчиво впился в него нехорошими своими глазками-буравчиками.
   - Где Агасий?
   Тот, злой, не говоря ни слова, бросил мешок. Проследовал к столу, за которым пристроился Эвмед. Осушил залпом недопитую Эвмедом чашу. Налил  ещё. Торопливо стал хлебать густое, неразбавленное вино. За спиной загрохотали инструменты, шмякнулась башка Агасия, да так, что стеклянные глаза его вперились в оторопевшего Диоса. Глен обернулся, прыснул. Поперхнулся, повалился на скамью, с неё на пол. Скрючился, задыхаясь от гомерического хохота. Закашлялся. Отирая выступившие слёзы, разглядел побелевшего от ярости своего приятеля, недобро поджавшего тонкие губы. Замахал руками.
   - Да не бычься. Диос! Я и не думал подшутить.
      Кое-как поднялся. Уселся.
      Глава посольства присел напротив. Процедил:
   - Рассказывай...
   Глен рассказал...
   Диос прервал наступившее, затянувшееся,  невеселое молчание.
   - Так что, капитан? Пустыми возвращаться? Ты представляешь как нас встретит Теламон?
   Тот, уткнувшись в чашу, покосился раздражённо, с неприязнью.
   - А чего ты собственно трясёшься? Пару раз мы ему приносили в клювике, сейчас сорвалось. Бывает.
   - "Бывает"! И не таким как ты он бошки  проламывал. Он дурной!.. Когда во гневе.
   Глен думая о своём, усмехнулся.
   - Расскажи мне ещё, какой он - царь Теламон. "Во гневе". Не трясись. Прибудем в Калисту, первым пойду, предстану пред строги очи. Пока до тебя дело дойдёт, уж перебесится.
   Тот насупился. Предложил неуверенно.
   - Может вернуться? Взять инструмент. Ну, какой надо...
   Эвмед возразил.
   - Да нет Диос. Какой инструмент. Тот сундук теперь только ломать. Агасий, придумал бы что-нибудь. Так нет его теперь.
   Захмелевший Глен закивал согласно:
   - Не-е, без шума не возмёшь. Эвмед прав.
   - И что теперь? Всё!?.
   Диос гневно перевёл взгляд с безразличного Глена на расстроенного Эвмеда.
   Тот несмело начал:
   - Можно сделать так: Забрать сундук целиком. А что? Взять с собой четверых воинов. Утащат. Несдюжат, так ведь и мы с Гленом ребята крепкие. Агасию руки обрезать. Дело плёвое, кости-то, перебиты. Вынести сундук. На колесницу...
   Глен насмешливо оборвал:
   - Вот сейчас начнём собирать воинов. Колесницу ты из царской конюшни сопрёшь. Стену доразберём. Всё мигом.
   Диос крепко задумался. Не стал слушать, как два здоровенных лба затеяли перепираться меж собой.  Приняв решение, прихлопнул ладонью по столу.
   - Так и сделаем. Завтра, конечно.
   Яростно обернулся к Глену.
   - И не возражай. Тебе  всё  равно, ты у Теламона в любимчиках. А за исход дела я отвечаю.
   Тот скривился.
   - Не вкручивай мне. "За исход дела он отвечает"! В  долгах ты, как барбос в репьях. А ты? - Обернулся к Эвмеду. - Домик достроил? Невтерпёжь, разбогатеть?
   Задетый упоминанием о его бедности, Эвмед  забурчал обиженно:
   - Да брось ты Глен, Диос дело говорит. Днём я присмотрю за сокровищницей. Вечером печати на дверях проверю. Туда по месяцу никто не заглядывает.  Завтра сессион. Колесницы всю ночь громыхать будут. Всё нормально. С воинами поделимся. Каждый  уступит из своей доли сколько надо. Чего жадничать? Доля-то увеличивается. Ведь вся казна - наша.
   Глава посольства подытожил:
     - Воинов я подберу. Ты, Эвмед, пригонишь к ночи колесницу. Если всё в порядке, разумеется. Сундук отвезём сразу на корабль. Утром - в путь, не задерживаясь. Разломаем в Калисте. Спокойнее так. Там разберёмся кому сколько.Ты, Глен...
   Тот поднял руку.
   - Не-е ребята. Домик недостроеный, долги. Вот вы и рехнулись. Моя доля - ваша. Лучше я на сессионе погуляю всю ночь, от души. А вы как знаете.
   Маленькие глазки Эвмеда беспокойно забегали. Заморгал часто-часто.
   - Но как же так, Глен? А если делить в Калисте, то как же я? А как же я?..
   Диос, как удав, не мигая уставился на него.
   - Ты это чего?.. А?.. Недоверяешь?..
   - Э-э...
   Знатный калистянин откинулся на спинку кресла, развалился, разулыбался.
   - Та-ак. Хорошо. Глен хоть и отказывается от доли, но всё равно ведь в курсе. Глену-то ты веришь?..
   - Глену верю, - выдохнул Эвмед.
   - А мне значит нет?
   Эвмед, взмокший, пунцовый вперился в пол.
   Диос выдержал паузу, решил что довольно: "Разобидится ещё."
   - Ладно Эвмед, ступай. Служба у тебя. Не нервничай. Твоя доля, это твоя доля. Глен тому порукой.
   Эвмед вышел за ворота постоялого двора, глотнул прохладного ночного воздуха: "Служба у меня. Служба. Пьявки вонючие. Поубивать бы говнюков, всего-то и делов. - Двинулся к Южной городской стене. - Паршиво, конечно, что Глен дурака свалял, не  доглядел за Агасием. Ладно. Завтра, так завтра."
   ...Кто-то во всю прыть бежал по дворцовой площади громко хлопая маленькими сандаликами. -  Может и негромко. Ночью все звуки слышней, отчётливей. Оттого и сандалики. Хлопают.
   Попробовал вернуться в эротический свой сон, где он и Эвридика на необитаемом острове. Не удалось. По коридору пробежали всё теже сандалики. В конце коридора скрипнула дверь и всё стихло: "Микена? Чего это она? - Приоткрыл глаз. - Окно и не сиренивое. Фиолетовое."
   Вновь скрипнула дверь. Что-то бубухнуло, покатилось: "Ведро. Деревянное," - опредилил Прокл. Микена сдавленно охнула, запрыгала на одной ноге. Прихрамывая приблизилась к его двери.
   Створка приоткрылась, Прокл зажмурился - притворился что спит. Царевна подошла к кровати, постояла в нерешительности. Несмело коснулась его плеча. Жалобно пропищала:
   - Прокл. Проснись...
   Тот улыбнулся, открыл глаза.
   Увидев что брат проснулся, энергично стала подталкивать его ручками-прутиками.
   - Вставай Прокл. Мне очень надо. Ты сильный. Идём скорее.
   Царевич опустил ноги, нашарил сандали, по быстрому завязал ремешки.
   - А что случилось? Ведь ночь.
   - Скоро утро. Нужно поднять лошадь.
   - Лошадь? - Натянул через голову тунику.
   - Да, нашу пегую, старенькую. Она не большая лошадка.
   Всучила ведро, накинула на плечо ему мерзкий какой-то баул. Потащила к выходу.
   - Только не шуми. Никто не должен знать. Марсию попадёт тогда. Эвмеду одному поднять несподручно. А долго лежать ей нельзя. Я уж и в храм сбегала, и за ведром. Без тебя не обойтись.
   Ничего не поняв, Прокл поспевал за сестричкой. На дворцовой площади у фонтана зачерпнул воды. Миновали городские ворота, сразу за ними вышли к месту.
   Эвмед и Марсий ругались. В стороне - колесница.  Рядом - распряжённая пегая, на боку. Вся мокрая: "Загнали лошадку." - Царевич поставил ведро, скинул баул. Вдвоём с Эвмедом без труда подняли пегую.
   Лошадь не брыкалась, не варывалась. Почуяв  недюженную силу двух рослых мужчин, покорилась.
   Микена высыпала из баула различные маленькие мешочки, глинянные плошки с мазилками, куски белой материи.
   Оставив царевича держать лошадь, Эвмед, подхватил одной рукою ведро, другой Марсия, подтащил всё это к Микене. Склонившись втроём затеяли что-то колдовать.
   Лошадь не хотела напрягать ослабевшие, непослушные свои ноги, и Прокл так и держал её практически на весу. Почувствовал как белоснежная его туника пропиталась спереди тёплым и липким: "Кровь?"
   Как из неоткуда рядом возникла Микена. Легонько потеснила его, и снаровисто принялась чем-то смазывать неглубокую рану на боку лошади. Взглянула снизу вверх на помрачневшего своего брата. Прощебетала:
   - Ничего Прокл, я знаю как отстирать.
   Пригнулась, полезла под брюхом на другую сторону.
   Прокл напрягся.
   - Эвмед! - Окликнул хрипло, негромко.
   Тот поил лошадь, куряя её мордой в ведро с разведённым в нём зельем. Перехватив отчаянный взгляд царевича, бухнул ведро на землю, протопал грузно, но проворно. Схватил лошадку медвежьими своими лапами за задние ноги.
   - Эвмед, ты куда? - Заверещал Марсий.
   - Заткнись хрыч, куда надо! - Огрызнулся тот.
   Марсий нашарил ведро, неловко приподнял его слабыми своими руками.
   Поил пегую,  прислушивался, соображал.
   Поняв что происходит, заскрипел противно:
   - Царевич, напрасно ты беспокоишься. Ни одна лошадь не лягнет Микену. Тем более эта, пегая.
   Пожевал губами, добавил:
   - Вот того, кудлатого. Нечестивца. Не мешало бы. Да хорошенько. Да что б прямо в глаз! А потом и во второй!! - Захихикал, затрясся всем своим тщедушным тельцем.
   Эвмед засопел в бессильной ярости.
   Вмешалась Микена.
   - Хватит вам ссориться. Эвмед, будь же выдержан. Марсию-то столько выпало поволноваться.
   - Да! Да! - Подхватил тот.
   - Чего ему волноваться. Слепошарому, - проворчал. - А я значит не волновался. Мне всё нипочём.
   - Но Эвмед, ты же воин.
   - Воин я, воин. Да. - На этом замолк.
   Так, в молчании, продолжали заниматься каждый своим делом.
   Микена смазала душистым бальзамом царапины на боках, перевязала пораненную заднюю ногу. Лошадка стояла смирно. Марсий сунул руку в ведро. Удовлетворённый, отнял его. Не позволил пегой  больше пить. Отставил в сторону.
   - Ну что!? - Весело пропел. - Отпускай потихоньку царевич.
   Прокл ослабил руки. Эвмед ухватил пегую за гриву, повлёк её вперёд. Неуверенно, на подрагивающих, неверных, нетвёрдых ногах, лошадка всё же пошла.
   Марсий навострил уши, раскрыл рот. Довольный, закивал.
   - Теперь она пойдёт, пойдёт. Слава Аполлону!.. И, мне.
   Эвмед обернулся, зарычал злобно:
   - И тебе, и тебе. Гнусная морда. Пообломать бы ножки твои палочки, что б в храме своём сидел и не вылазил.
   Старый жрец грозно вскинул посох. Затопал ногами.
   - Да я тебя! Да вот я. Тебя!
   Царевна встала на его пути, упёрлась легонько ладошками в старческую его грудь.
   - Марсий, не шуми. Хватит ругаться. Ты иди, иди в храм.
   Тот потрясая клюкой, торжествующе завопил:
   - Благодари Микену - добрую девушку! Лежать бы тебе сейчас с пробитой башкой твоею кудлатой!  Неразумной!!!
   Эвмед досадливо морщился, скрипел зубами. Хотелось обернуться и заорать: "Да откуда ты знаешь?! "Башка моя кудлатая". Ты её видел?! Башку мою!.."
   Вошли в город. Эвмед свернул к конюшне. Марсий поковылял к себе в храм. Микена и Прокл - во дворец.
   Некоторое время шли молча. Микена наконец заговорила.
   - Тунику твою не отстирать. Но это ничего. В прошлом году я пошила отцу, так оказалась велика. А тебе будет впору. Ты только не рассказывай никому что там с нами приключилось. Марсию и без того нелегко приходится.
   - И что же там с вами приключилось. Кто лошадку стегал? Что за скачки сумасшедшие - по ночам?
   - Скачки?.. Стегали?.. - Задохнулась в изумлении. - Да попробовал бы кто. Стегать пегую. Со мой дело иметь бы пришлось. - Поджала губы, задрала носик.
   - Не увиливай сестричка. Говори всё как есть.
   - А ты не выдумывай. Всякое. - Шмыгнула носом.
   Прокл, суровый, серьёзный, чеканил шаг.
   - Ну хорошо. В Аргосе ты ничего ещё толком не знаешь. Недели ведь не прошло, как ты у нас появился. Стегать пегую. Вообразить такое. - Вскинула вверх руки возмущённо. - Бока она ободрала о придорожные кусты. А ногу, и с другой стороны, там ты не видел, покусали.
   - Кто покусал. Собаки?
   - Собаки? Откуда в лесу собаки? Волки. Двое. Волк и волчица, наверное... Понимаешь, есть такие цветочки, какие - не скажу. У них корешки. Если выкопать их в эту ночь, они будут иметь целебную силу. Отца я просить не могла, он приставил бы к нам дюжину воинов. Так не годится. Вдруг кто подсмотрит, что за цветочки. Знание это кастовое. Марсий никому не доверяет. Мы и отправились. Вдвоём. В городе ведь полно калистян: ворота настеж, на стенах никого... Накопали мы корешков, и возвращались. Тогда и появились эти, волки. Лошадка понесла. Я уж и кричала на них, и руками махала. Но не отстали. А пегая, она старенькая, не такая резвая как в молодости. Так один догнал и покусал.
   Подняла голову, взглянула на брата. Прыснула:
   - Ты что, Прокл? Как гипсовый. Хи-хи... Не  переживай, всё ведь обошлось. Эвмед нас выручил. Он  каждую ночь проверяет посты. И хоть дежурства сейчас отменены, всё равно, по привычке, по ночам поднимается на стены. Он нас увидел. Спрыгнул, и побежал навстречу. Довольно быстро. Волков-то прогнал, а лошадку, её уж не остановить. Бежала пока не пала...
   Желваки вздулись на скулах царевича.
   - Я твоего Марсия! Этого... - Не подобрал слов.
   Царевна покачала головой.
   - Прокл, Прокл. Ты как Эвмед. Не понимаешь. Марсий, он только с виду такой... несерьёзный. На самом деле он очень учён. И мудр.
   - "Мудр"... "Учён"!..
   Не довелось далее съязвить. Микена споткнулась о ступеньку, ухватилась за его руку. Пришли.
   Поднялись наверх. Разошлись по своим комнатам.
   Царевич скинул пропитанную кровью и конским потом тунику, сбросил сандали. Помылся. Босой, в набедренной повязке, длинным коридором прошлёпал к сестричке.
   Сестричка озобоченно расправляла складочки туники разложенной на столе. Покосившись на совершенную, точёную фигуру брата, слегка зарделась.
   - Вот, брат. Давай примерим.
   Тот с удовольствием облачился. Такой одежды ему ещё не доводилось носить. Туника, отороченная золотистой каймой, иссине-белая, вместо пояса тонкий чёрный шнурочек, пришлась впору. Микена обошла вокруг, отступила на два шага. Просияла, хлопнула в ладошки.
   - Какой ты красивый!.. А знаешь?.. - Глаза её расширились. - Ты садись, садись. Я тебе что-то покажу!
   Побежала к открытому сундуку, покапалась в нём, выудила раскрашенную деревянную плитку. Вернулась. Вручила.
   Прокл взглянул: "Какой-то голый мужик с луком...  Впрочем, тело у него и ничего, как у воина. Но лицо, как у девушки. Чудной какой-то."
   Услышал над ухом.
   - Ну как? Смотри, смотри хорошенько. Ты ведь похож на него! Правда, правда.
   Тот ещё раз скептически глянул, не очень-то вдохновлённый таким сравнением.
   - На него, на этого?.. - Осёкся, почувствовав как переменилась сестричка.
   Потрясённая, она, протянула руку, забрала плитку, отошла. Уселась на скамеечку, не сводя с него огромных потемневших глаз.
   Царевич забеспокоился.
   - Что-то не так?..
   Микена долго не отвечала. Затем с надеждой спросила:
   - Ты что, Прокл, не знаешь кто это?
   - Нет. А я что-нибудь не так сказал?
   Некоторое время Микена внимательно вглядывалась в брата. Немного смягчилась.
   - "Не так сказал"! Чего я только и не подумала. Непочтительно так отзываться... Это же Аполлон!
   И вновь, подозрительно:
   - Ты и вправду не знал?
   Тот смутился.
   - Ну не знал. Ну и что. Теперь знаю. Для того меня мама в Аргос и отправила. Что бы я здесь... Ну, в общем, затем...
   - У вас что же, в Илисах, нет храма Аполлона? -Продолжала напирать Микена.
   - Да нет у нас храмов, алтари только! - Запнулся. - Понимаешь сестричка. Илисы, городок маленький, -покраснел ещё гуще от такого преувеличения. Однако с вызовом продолжил. - Но у нас и стены были!  Калистяне срыли, когда меня ещё не было. А храмов нет. Есть алтарь Артемиде. Посейдону - калистяне построили. Однажды пристал корабль, сошли они на берег, соорудили алтарь. Жрец при них был - освятил.
   Микена прикусила губу. Прошла к окну. Прокл, раздосадованный, раскрасневшийся, тупо уставился на недотканный синий гобелен с белым корабликом посередине.
   Скоро почувствовал ладони сестрички на плечах.
   - Ну не сердись Прокл... Не сердишься?
   - Сержусь?
   Девушка хихикнула, взлохматила ему волосы, уселась напротив. Взглянула озорно.
   - На сессион пойдёшь?
   - Пойду.
   - С Эвридикой?
   - С Эвридикой.
   - Вот. Я поучу тебя уму разуму. Нет, нет. Не  перебивай. Окрутила она тебя, окрутила. Так ты смотри, чтоб ничего серьёзного. Она такая. Ей всё нипочём.
   - Микена, опять ты за своё.
   - Да, опять. Не пара она тебе, - глаза её ревниво сузились. - Ишь, смелая. Увидила, так сразу и, хвать!  Недурной вкус у Эвридики, недурной.
   - Микена. Не распаляйся.
   - Не распаляйся? - Подскочила, пробежалась. На губах её заиграла подленькая улыбочка.
   - Но ничего. Я расскажу кое-что. Я тебе расскажу. Ты не знаешь её! Она с тобой ласковая? Да? Так вот я расскажу: В прошлом году, на сессионе, она чашками швырялась! Спроси, спроси у неё сам. Чашками, в кого попало!
   - Эвридика? Швырялась чашками?
   - Да!!! А ещё, она - кошка рыжая! Все её так зовут. Можешь спросить, у неё же.
   Прокл хохотал до слёз, не в силах остановиться, сползая с кресла. Микена недовольно косясь на него присела на скамеечку, нахмурилась.
   Вспорхнула, подбежала к окну. Помогла вскарабкаться огромному котяре - пушистому и куцехвостому. Подхватив его как ребёночка, проследовала на место, проронив на ходу:
   - Лисик пришёл.
   Уложив кота на колени, внимательно осмотрела шёрстку, потрогала подушечки лапок, за ушками.
   - Что у него с хвостом?
   Подал голос царевич.
   - Собаки откусили, - вздохнула. - Но всё равно, он самый красивый кот в Аргосе. Самый большой и самый сильный! Он хитрый-хитрый. А  ворюга  какой! Стянул на кухне рыбину. Сам не одолел, так мне половину притащил.
   Прокл нехотя поднялся, потянулся: "Хорошо у сестрички," - улыбнулся.
   - Кот твой Лисик, самый-самый. Ворюга.
   Микена растеряно вскинула глаза.
   - Уходишь?
   - Тренировка скоро. Эвмед приёмчики обещал показать.
   - А после обеда? Придёшь?
   - После обеда?.. Нет. Не сегодня.
   - Понятно.
   Хотела выпалить: "К кошке рыжей собрался!" - Но промолчала.
   Царевич потоптался у двери.
   - Ну, так. Пойду... Да... На сессионе увидимся.
   Так начиналася пятый день пребывания Прокла в  Аргосе. Царевича Аргоского, царевича Илиского - двадцати трёх лет от роду. За четыре дня, промелькнувших как в калейдоскопе, изведал впечатлений, казалось больше, чем за всю прожитую жизнь.
   В Илисах что? - Ежедневный тяжёлый труд. Бычки, овцы - пропади они пропадом. И на тренировки времени не остаётся. Всех и развлечений - сходить добыть медведя, да за разбойниками гоняться.
   А в Аргосе... Хоть и рассказывала ему мама Агнеса о прекрасном этом городе. Но одно дело - услышать, другое - увидеть. Увиденное потрясло: Дворец, храмы, крепостные стены. Как возможно построить такое? В гавани десяток кораблей из разных уголков Эллады.  На городских улицах и площадях множество  красивых людей в красивых одеждах.
   Встречали его как старого знакомого. Он-то узнал о своём происхождении, лишь перед самым отплытием.  Сейчас с удивлением постигал что, и аргосцы, и илисцы всегда знали - что он сын царя Бианта.
   Эвридика недавно посмеялась, объяснила ему этот феномен: он - Прокл, как тот рогатый супруг, который об изменах жены узнаёт, когда все давно только и судачат об этом. И ещё Эвридика сказала, что приятно удивлена его внешностью. В Аргосе-то о нём имели представление, как о "страшном и ужасном" - который душит медведей и бычками швыряется как мячиками.
 
   ...Эвридика приложила палец к губам. Придержала царевича, устремившегося вперёд в необъяснимом порыве. Шепнула:
   - Постоим здесь. Она смутится если ты войдёшь.
   Так стояли, застывшие, у входа в большой мегарон дворца. На сессион они опоздали. Эяна уже пела. Прокл знал слова этой песни. В Илисах у них имелась книга о Коресе и Каллирое. Но сейчас... Ожили холмы и рощи Колидона, закружились хороводы девушек у ручья, и Корес не казался таким уж ничтожным и убогим. Но так, только в первые мгновенья. Далее, лишь удивительный этот голос - пронзающий, когда достигал небывалой высоты, и отпускающий, завораживающий, нисходящий  до  полушепота. Когда  щемило сердце и щипало глаза, и перехватывало дыхание, Прокл ощущал себя. И лишь на краткий миг. Всё остальное - переливающиеся цвета, и переливающийся хрустальный голос Эяны...
   - ...Так, идём?..
   ...Это Эвридика. И глаза её внимательные и слегка удивлённые, и с лукавой искоркой.
   - Ну идём, Прокл. Всё закончилось. И давно, между прочим.
   Действительно: в мегароне гомонили, шаркали подошвы сандалий, булькало разливаемое вино. Прошли в зал. Посреди - Микена, опирающаяся на мохнатую ручищу Эвмеда. Весело щебечет что-то спокойной, тоненькой девушке с необыкновенными глазами в пол лица. Эвмед смущённый, но рот до ушей.
   Царевич опредилил, безошибочно, что тоненькая, и есть Эяна. Захотелось подойти и сказать что-нибудь приятное славной этой девушке.
   Эвридика повлекла его через весь зал в самый укромный уголок. Тот нехотя переставлял ноги. Но по дороге всё же мысленно поблагодарил Эвридику: "Что он собственно скажет Эяне? Что нибудь банальное, а то и глупое. Лучше как-нибудь потом. Попрошу Микену, чтоб познакомила."
   Всё шло своим чередом. Акробаты, танцовщицы. И вино, при этом, лилось рекой.
   Умудрёные гетерочки, досмотрев развлекательную программу, потихоньку начали смываться. - Когда мужчины подопьют, с ними становится сложно. Эяну послушали, акробатов посмотрели - пора и ноги уносить.
   Эвридика выпила лишнего. Для храбрости. Испытующе взглянув на царевича, решительно встряхнув раскошными своими огненнозолотыми  локонами, встала, и слегка пошатываясь, направилась  через полупустой зал к Эвмеду. Остановилась напротив, настроенная воинственно.
   - Ну что, Эвмед. Поговорим?
   Тот поперхнулся, отставил чашу. Медленно поднялся. Медвежьи глазки его беспокойно забегали, подмечая каждую детальку, каждую мелочь в облике  Эвридики - от нахальных глаз её, до сандалек с посеребрянными ремешками.
   - Так ты проглотил язык? Поганый свой язык? Ну вякни же что нибудь, чтоб было мне чего ответить.
   Прокл вытянул шею в изумлении. Начал привставать. Откуда не возмись пред ним возникли  полные ужаса глаза Микены. Изо всех сил она уперлась ладошками в литую его грудь, залепетала дрожащим голоском:
   - Присядь Прокл. Ты сиди. Они сами разберутся.
   Эвридика не оборачивалась. Знала, что царевич уже привстаёт.
   - Ну так что, Эвмед. Не ты ли меня первым кошкой рыжей обозвал? А? С тех пор и приклеелось... А кто же такой тогда ты?..
   Сделала паузу. Удовлетворённая наступившей  тишиной, вдохнула воздуха побольше, и выпалила что есть силы.
   - Барбос кудлатый!!!
   В абсолютной, мёртвой тишине, казалось слышно, как вздулись вены на бычьей шее Эвмеда. Но всё же Эвмед - был сама выдержка. Только глаза его недобро зажглись.
   Желая ускорить события, Эвридика пнула его под коленку изящной своей ножкой в серебряном сандалике. Нога воина как каменная, как столб - не шелохнулась. Не подействовало. Расплывшись в кошачьей улыбке, потянулась к чаше отставленной Эвмедом. С удивлением почувствовала, что не может её поднять. Покосилась, увидила сверху своей, руку царя Бианта, а затем и глаза его спокойные, но твёрдые.
   - Довольно Эвридика. Я не позволю тебе поссорить Прокла с Эвмедом. Ступай.
   Некоторое время попридержал её руку. Отпустил, когда подвыпившая скандалистка поостыла.
   Хмыкнув, сохраняя гордую осанку, Эвридика повернулась, пошла. На пол пути внезапно, резко  изменила направление, подскочила к Проклу, мегера-мегерой, и пригнувшись, заорала:
   - Расселся!? "Воин"! Слабо начистить морду барбосу! Сестрица пальчиком ткнула, ты и на задницу!
   Выпрямившись, истерично взвизгнула:
   - Не ходи за мной!!!
   У выхода обернулась, мстительно прищурилась, наставила пальчик:
   - Эвмед - барбос кудлатый!..
   Что-то там громыхнуло, прежде чем хлопнула дверь.
   Хихикнула гетерочка в уголке. Под  испепеляющим взглядом Эвмеда испуганно спряталась за широкую спину дюжего калистянина. Кто-то шелохнулся в противоположном углу - Эвмед стремительно обернулся.
   Подоспела Микена. Потащила его на выход в другую дверь.
   - Пойдём Эвмед, прогуляемся. Всё равно ведь ничего интересного больше не будет.
   ...Ничего интересного больше и не было. Общество постепенно превращалось в чисто мужское. Пошли разговоры о политике, об охоте, о приключениях, о женщинах.
   Прокл так и сидел в уголке. Рассеянно крутил в руках свою чашу - десять частей воды, одна часть вина. Уходить не хотелось. - К Эвридике нечего и суваться, злая сейчас. А послушать интересно.
   О политике ничего непонятно. Но когда речь заходила об охотничьих и морских приключениях, прислушивался.
   За спиной сидели знатные гости из Калисты. Речь зашла у них о женщинах. Царевич попивая лёгкое своё вино, обратил внимание на разговоры за другими столами. - Неприятно слушать всякие пакости.
   А за спиной, тем временем, пошла такая беседа:
   - Так ты, Глен, утверждаешь, что вовсе и не леопард оставил отметины на лице нашего Диоса?
   - "Леопард". Х-ха! Леопардиха!
   - Леопардиха?
   Глен рассмеялся.
   - Ты наивен парень. В жизни всё проще чем в легендах ропсодов. Но и занятнее.
   Осушил одним духом полную чашу неразведённого вина. Заплетающимся языком продолжил:
   - Отметины на лице Диоса появились лет двадцать назад.
   Запнулся, напряг память.
   - Двадцать один год назад. Если уж точно. А случилось то, в Илисах.
   - Илисы? Что это такое?
   - Да деревушка. Недалеко отсюда.
   Прокл пока ещё не прислушивался.
   Пьяный Глен болтал дальше:
   - Богатый наш аристократ Диос, то бишь тогда ещё и не богатый, но большая уже шишка, почтил илиский берег своим присутствием. Просто время пришло    пожрать. Глядим - деревушка. Пристали, ну и: "Барашка нам жарьте", и всё остальное, да побыстрее." - Смотрим, а распоряжается там всем девица. Невеличка, но вся из себя такая. Диос ей: "Ты что же, главная что ли здесь?" - А она: "Да. Я царица Илисская. Агнеса."
   Зашёлся, заржал:
   - "Царица"! Га-га! "Илис-с-ская"! Га-га-га!.. А Диос. Серьёзный такой сделался. Гы-гы. Говорит: "Царица? Так веди нас во дворец!" - Пошли мы во "дворец". У них там дворец - халупа посреди  двадцати хижин. Он меня с собой позвал. Дальше, как обычно: "Давай, - говорит, - Глен. Покажи на что  способен." - Я её повалил, а она. Представляешь? Коленкой мне по яйцам! И за руку, зубами - цап! Пантера! До кости прокусила. Во! Видал?.. Всё у меня и упало. Врезал ей, и откатился. А яйца-то болят. Кошмар! Ну, а Диос, знаешь же какой он. Ему только того и надо. Кровь, и всё такое. Возбудился, в общем. Я руку перевязывал, а он "рабатал". Выходим из "дворца": у меня рука перевязана, у него вся рожа раскарябана и фингалы под глазами, под обоими. Но довольный. И сразу на корабль. К довольному, к нему  лучше не лезть. Отчалили. Так и не пожрали!..
   Последнее, что увидел Глен в своей жизни, были - побелевшие жуткие глаза Прокла. Белое, перекошенное лицо его с пеной на губах.
   Царевич не слышал и не чувствовал, как хрустела под его пальцами, и истончалась, жирная шея калистянина. Ревел как раненый зверь. И к рёву этому примешивался ещё и человеческий стон, юноши, испытавшего нечеловеческое унижение. Приподнятая  над полом грузная туша Глена, трепыхалась словно нелепая тряпичная кукла. Голова его, с почерневшим лицом, с вывалившимся языком, с выпученными  глазами, как на ниточке привязаная, отчаянно болталась из стороны в сторону, казалось, вот-вот оторвётся...
   ...Эвридике не спалось: "Надо бы занавесить окно." - Но вставать не хотелось. Перевернула подушку, свернулась калачиком: "Поганая эта луна. Чтоб ей пусто было!"
   Как по заказу, свет погас. Но лишь на мгновенье.
   Следом заскрежетали ножки стола, свалился  кувшин. Вдребезги разбился, соприкаснувшись с полом.
   Выхватив из-под подушки кинжал. С круглыми глазами. Прижалась к стене. Но ничего не последовало...
   Вскоре всё стало относительно понятно: В углу, на скамье, ссутулился Прокл. Опустив белокурую свою голову.
   Судорожно вдохнув-выдохнув, слезла с кровати.  Бросила кинжал на стол: "Напился! Все они мужики такие." - Собирая черепки, процедила:
   - Ввалился значит. Медведь. Забыл где дверь?
   Но что-то не так. Что-то неладно. Брасила черепки.  Приблизилась. Приподняла его голову за подбородок, взглянула ему в лицо. Отшатнулась, встретив взгляд полный тоски и ещё чего-то, непостижимого.
   - Что случилось, что с тобой?
   - ...Придушил... калистянина, - покачал головой, может, ещё кого. Не знаю... спрячь меня, Эвридика.
   Беззащитно, поднял глаза на потрясённую девушку.
   За порогом заскрипели ступени. Дверь содрогнулась от грозных ударов. Послышался голос Эвмеда.
   - Открой Эвридика. Он у тебя.
   Девушка схватила миниатюрный свой    кинжальчик. Затряслась.
   - Поди прочь! Прочь Эвмед! У меня кинжал!
   - Да открывай ты... Дура! Времени нет. Открывай!
   - Прочь! Прочь Эвмед!
   Нелепо сжимая двумя руками свой кинжальчик, нацелила его на дверь. Прокл, не поднимая головы, протянул руку, откинул щеколду. Показался Эвмед. Эвридика, трясясь от страха, пугнула его, сделала  выпад. Спокойно, указательным пальцем, тот отвёл её оружие в сторону.
   - Идём во дворец Прокл. Калистяне взбесились, везде рыщут.
   Тот покачал головой.
   - Не пойду.
   - Не пойдёшь? Ты в своём уме?
   Тот не отвечал.
   - Послушай царевич. Ты что-то не в себе. Калистяне - свиньи. Я бы с удовольствием завалил парочку. Но ты царевич, тебе можно. Завалил так завалил. Нечего задираться. Биант полюбил тебя. Ни за что он тебя не выдаст.
   - Не задирались они. Я сам.
   - Не задирались!?
   - Нет.
   Эвмед ожесточённо почесал в башке. Собрался с мыслями.
   - Сделаем так: Пойдём я запру тебя в башне. Там у нас темница наверху. Вроде я тебя арестовал. Внизу поставлю воинов. Пусть кто сунется. Любому за счастье зарубить парочку свиней. Раз на посту - значит можно.
   Крякнул от удовольствия: "Решил задачку."
   - Вот, возми мой кинжал, так, на всякий случай. Не полезут. Засранцы они. Всё нормально. Ты в темнице, ключ у меня.
   Повернулся к Эвридике. Едва не начал: "Ты, кошка рыжая," - однако в присутствии царевича вынужден был сказать просто:
     - Собирайся давай. Проведу во дворец. Там переночуешь. Скоро они нагрянут сюда. - Досказал про себя: "...и оттрахают тебя стерву, за неимением другого развлечения."
     Со временем действительно было туго. Разобравшись с Проклом и Эвридикой, едва поспевал со всем остальным. Но всё успел, и сейчас, на берегу, рядом с колесницей на которой высился сундук, дожидал Диоса. Четверо воинов которых тот подобрал ему в помощь, поначалу порывались затащить сундук на корабль. Но он врезал одному, самому дерзкому и крикливому, остальные заткнулись. Косились волками теперь, поодаль.
   По ходу дел разузнал за что Прокл удавил Глена. И если царь уже в курсе, то нетрудно представить в каком виде вернётся из дворца "знатный аристократ". И с каким настроением.
   Скоро тот показался. В сопровождении отряда воинов, с подбитым глазом, со вздувшейся багровосиней щекой. Злой как тысяча гарпий. Однако при виде сундука настроение его явно улучшилось. Почти весело заорал:
   - Все на корабль! А  вы чего встали? - Обратился к Эвмедовым подельникам. - Живо волоките.
   Воины развели руками, указывая на хмурого Эвмеда. Накинувшего на голову капюшон  старенького своего плаща, отвернувшегося от суетящихся калистян. Спешно готовящих судно к отплытию.
   Диос потеснил его от колесницы, зашипев ему в лицо:
   - Опять ты за своё Эвмед! Сказано же - разделим всё в Калисте.
   Тот глядя в землю глухо зарычал:
   - Но ведь Глен убит.
   Поднял голову, выдохнул:
   - Хочу здесь получить свою долю.
   Воины, кряхтя и сопя, торопливо тащили сундук по скрипучим сходням. У Диоса внутри всё оборвалось: "Не уронили бы."- Подталкивая Эвмеда к колеснице, продолжал шипеть брызгая слюной:
   - Ты спятил!? Что ещё за новости!? Тебя там царь обыскался, а ты торчишь здесь, упёрся как пень. Он взбесился. Нам когти рвать отсюда надо. Некогда сундук ломать, делить...
   Эвмед замотал башкой не соглашаясь. Бухнул:
   - Тогда я с вами.
   Знатный калистянин, продолжая подмечать как сундук продвигается на корму к его каюте, ткнул в сердцах острым кулачком в широкую грудь могучего воина.
   - Сдурел!? Совсем чокнулся! А если Биант подумает что ребята мои завалили тебя где-нибудь. Не нашли костолома этого вашего, так тебя прирезали чтоб душу отвести. Он тебя ищет дурья башка. Понимаешь? Не найдёт - так погоню за нами вышлет.
   - Зарежут меня твои ребята. Как же. Да я один вас всех уделаю!
   Диос нервно перевел дух.
   - Ну не дури Эвмед. Ступай. Когда всё успокоится, уляжется поезжай в Калисту. И сразу ко мне. Твоя доля, это твоя доля. И ещё... Глен ведь погиб. Без него я как без рук, а ты крепкий парень и смышлёный. Мне такие нужны. Так приезжай в Калисту, и не такие дела мы с тобой ещё провернём. Одной ведь верёвочкой мы теперь повязаны.
   Почувствовав что Эвмед слегка смягчился, втолкнул его в колесницу, а сам быстренько зашагал к сходням.
   Скрипела якорная лебедка, матросы отвязывали канат от причального камня. Едва глава посольства ступил на борт судна, загремели убираемые сходни. И тридцативёсельник отвалил от Аргоского причала.
   Эвмед глядел как вёсла бурно вспенили воду, как корабль тяжело, но верно принялся взрезать морские волны затейливым своим носом.
   Из каюты выглянул Диос, махнул ему рукой. Поезжай мол, нечего тут торчать.
   Эвмед помедлил ещё немного. Тронул лошадок помалу, направив их к дворцу. Обернулся. - Воины слажено работали вёслами. Судно набрав ход, против лёгкого встречного ветра, плавно удалялось прочь от города: "Ну вот и всё." - Задремал.
   Проснулся, когда колесница покатилась под уклон: "Надо же. Мимо проехал." - Протёр глаза, развернул    коней, направил их к дворцовому крыльцу. Остановив колесницу у крыльца, пошёл докладывать. Но до тронного зала не удалось дойти. Из малого мегарона  навстречу выскочила Микена. Уставилась на него осуждающе.
   - Ты что?
   - Э-э. Что?
   - Где Прокл!?
   На пороге мегарона появилась Эвридика. С таким же как и у царевны выражением лица.
   Эвмед смутился.
   - Да я, это. Проспал. То есть, забыл. Ну и уснул.
   - Чего уснул, чего проспал? - Глаза царевны округлились. - Я спрашиваю, где Прокл!
   - Да сейчас, сейчас. Привезу. Не кричи.
   Затопал на выход, кляня дурную свою башку которая ногам покоя не даёт. Слыша вослед попеременно от возмущённых девушек:
   - Но ты и даёшь.
   - Ну и ну.
   - Друг называется!
   - "Забыл"!
   - "Проспал"!
   Дальше наперебой:
   - Тебя туда запереть!
   - И забыть.
   - Навсегда!
   - Да шевелись же, Эвмед.
   Тот замахал на них руками.
   - Ладно вам. Напустились. Сщас, привезу.
   Влез в колесницу, погнал рысью к башне.
   "Утро сейчас, или день наступил?" - Всю ночь Прокл молился. Просил богиню Артемиду, его покровительницу, изгнать из памяти  страшный рассказ отвратительного калистянина. Поправляя кончиком Эвмедового кинжала фитилёк в лампе мучительно ожидал встречи с царём Биантом. - Всё равно ведь предстоит встреча. Здесь в темнице, так, отсрочка. Что сказать отцу? Как язык повернётся  рассказывать такое?
   Заскрежетал ключ, дверь распахнулась. Эвмед с порога, как только для него возможно душевно, пробасил:
   - Идём царевич. Всё в порядке. - Смутился. - Что-то не так выразился. В общем, говорить тебе ничего не прийдёться.
   Неторопливо спускаясь по каменным ступеням, шагая впереди, оборачиваясь, делился с царевичем последней новостью:
   - Биант Диосу морду набил. Тот явился к нему выяснять отношения, а царь к тому времени всё уже знал. Так он по морде свинье калистовой. Хоть не убил. Не расхлебать бы тогда нам эту кашу.
   Вышли из башни в хмурое утро. Эвмед задрал башку, окликнул дозорного:
   - Ну что там, далеко?
   - Далеко, скоро и не видать будет, - отозвался тот. - Попутного ветра им в задницу.
   Эвмед хохотнул:
   - Во, во. В задницу. И по заднице.
   Взошли на колесницу, двинулись.
   - Как царь узнал?
   - Да как... Микена к калистянам бегала. Разыскала тех, что позади тебя сидели... М-да. Никакого с ней сладу. Отчаянная.
   Прокл, мрачный, помрачнел ещё.
   Эвмед ворчал:
   - Такая она, сестричка твоя. Всегда с ней что-нибудь приключается. То провалится куда. Маленькой была, в барсучью нору забралась. Выкапывали. Подросла - на крышу башни залезла. Снимал. Сейчас, совсем уж взрослая девушка. Думал, ну вот, всё. Куда там.
   Поворчав ещё, замолчал. - Не до разговоров сейчас царевичу. - Так в молчании прибыли во дворец.
   В коридоре присоветовал Проклу.
   - Ты царевич ступай в мегарон. Там Микена с Эвридикой, ждут. Не разодрались бы. А я пойду, доложусь.
   Вошёл в тронный зал.
   Микена восседала на отцовском троне. Гордо выпрямив спину и задрав нос. Величественная словно египетская фараонша. Обернулась на звук его шагов. И мгновенно перестала быть египетской фараоншей.
   - Где Прокл!?
   - Так там. В мегароне. Я думал ты там его дожидаешь.
   - Думал он. Чтоб я с кошкой рыжей сидела?! "Думал".
   Соскочила с трона.
   Тот развёл руками.
   - Но ты же там была. Я его туда отправил. В мегароне они стало быть.
   - В мегароне. Как же. Утащила его и воркует, и не найдёшь где. "Думал".
   Эвмед уселся в кресло, вытянул ноги, махнул рукой безразлично.
   - Воркуют так воркуют. А царь, где?
   - Где-где. Ушёл. Меня тут оставил. Говорит: "Встречай своего Прокла, а у меня дело срочное, никак нельзя отложить," - и ушёл. Представляешь?
   - Угу.
   - Что, "угу"?
   - Ну-у. Понятно.
   Наступила пауза. Микена во все глаза разглядывала Эвмеда, умиротворённого, развалившегося в кресле.
   - Что тебе понятно. Ты хоть знаешь куда он отправился?
   - Куда?
   - В святилище. Нет, ты подумай. В святилище. Прокл вот-вот должен подойти, а он в святилище отправился.
   - Но царевич всё равно ведь не дошёл. Царь прозорлив. Выходит так.
   Рассмеялся, понравился ему его ответ.
   - Это ты так остришь значит. Да? Шуточки всё у вас. Так ты не всё знаешь. Скажу, с кресла свалишся.
   - Не-е, не свалюсь. Можешь расказывать.
   - Свалишься. Вот увидишь. Как только ты уехал, заявляются двое жрецов из храма Посейдона. Довольные такие. А отец им: "А помню, помню. Обещал. Идёмте." - И отправился с ними в сокровищницу. Ты понимаешь что происходит? Он  обещал этим калистовым Посейдонцам ссудить "немного золота". Мало у них золота. Нашему Марсию - шиш, а им - пожалуйста. И заметь, другого времени не нашёл.
   Уселась на трон, покачала головой обескураженно.
   - Выходит он после вчерашнего не решается встретиться с Проклом. Так близко к сердцу всё принимает. Но зачем же так вот, убегать.
   Эвмед почесал в башке.
   - Да уж. Скверная история. Но ничего, Глена-то царевич удавил. Одной сволочью, стало быть, меньше. Весьма кстати он его удавил, между прочим.
   Микена пристально взглянула в его сторону.
   - Что значит, "весьма кстати"?
   Тот приосанился, помахал указательным пальцем из стороны в сторону.
   - А это, Микена, тебя не касается. Это дело государственной важности.
   Царевна подпрыгнула.
   - Что-что? Что там меня не касается?
   Забегала по залу, смешно размахивая руками.
   - У Прокла такое горе. А у них важности государственные. Дела у них - золота отвалить посейдонцам! Да вы с ума посходили! Нет чтобы Марсию нашему ссудить хоть немножко. Чего надулся как индюк?!.
   Эвмед расплылся, разулыбался.
   - Марсия твоего, я бы на месте царя Бианта гнал в шею из Аргоса. Золота ему ссудить. Ничего себе. Пинков хороших ему ссудить. И побольше. Вот так я мыслю. Да, вот так.
   Микена задохнулась, вскипела. Подскочила, пригнулась. С ненавистью глядя на него сверху вниз, заорала:
   - Но ты! А ну повтори что сказал!
   Тот испуганно выставил вперед мохнатые свои ручищи.
   - Э-э, Микена. Микена! Я пошутил! Я пошутил!
   - Пошутил!? Я тебе пошучу!
   Прошлась успокаиваясь.
   - Ты Эвмед сам не знаешь какой ты неразумный. Чем вот по твоему знаменит наш Аргос?
   - Мёдом.
   - Мёдом. Я не про мёд. Кто из аргивян знаменит на всю Элладу?
   - Царь Биант.
   Микена нетерпеливо топнула ногой.
   - Да не о том я толкую. Дурак какой-то. Не про отца я спрашиваю. Кто ещё?
   Тот наморщил лоб.
   - Ну Эяна наша. Знаменита.
   Царевна кивнула.
   - Вот. Эяна. А ещё, Марсий! Самый учёный и самый мудрый жрец во всей Элладе!
   Эвмеда пробрало, не удержался, заржал:
   - "Знаменит". Га-га. Тем и знаменит. За проделки, за ваши. В Калисте только и судачат, как в берлогу ты провалилась, да как змей вы ловили. Смакуют: "Незрячий Марсий мимо прошёл, а зрячая царевна к медведю угодила." - Напару вы с ним - "знамениты".
   Микена залилась краской до самых ушей. Уязвленная до глубины души, отступила. Запищала  тоненьким голоском, перебивая идиотский его смех.
   - Ой, ой. Весело ему. Весёлый парень. Когда это было? Ещё бы чего вспомнил. - Назидательно кивая головой в такт движениям указательного пальчика, выговаривая убежденно, дополнила. - Любой провалиться может. Любой. Не верхом я на том медведе сидела. Спал он себе и спал. Подумаешь. Змей мы ловили видите ли. Так не поймали же. Испугалась-то я больше вас, чем ту гадюку. Ну раскрыла она свою пасть, страшно  конечно. Но вы-то с отцом. Как два мертвеца. Выпрыгнули невесть откуда. А сами шустрячки такие - за тетивки дёрг, дёрг и складно так, одновременно. Я вас испугалась тогда. Понял! Стрелки. А что как в меня бы попали, или в Марсия?
   Тот изрёк философски, глубокомысленно:
   - Мы стреляли в змею, а не в тебя. Оттого и попали в змею, а не в тебя.
   Раскрасневшаяся девушка расхаживая взад и  вперёд, покосилась на зевающего во весь рот, разомлевшего воина.
   - Опять остришь? Когда ты Эвмед так и ничего, а когда, так такой вредина. И путаник несусветный.
   Всплеснула руками.
   - Я говорю - приведи Прокла. Ты его к Эвридике - возьми кошка рыжая, вот твой Прокл. Отец золото пошёл ссудить хитрюгам посейдоновым, а тебе хоть бы что. Прокл у кошки рыжей как собачка на поводке, окрутила напрочь, а ты развалился, ухмыляешься. Что в этом дворце творится!? Все свихнулись?
   Воин сладко потянулся, закрыл глаза, пробормотал:
   - Далась тебе Эвридика. Бывают и позвонче, покрикливей. Что за беда если и поженятся. Врежет он ей пару раз, повышибет стервозность. Нормальная будет. Делов-то.
   Лицо царевны вытянулось, глаза расширились. Подбежала, пнула в толстую подошву грубого солдатского его сандаля.
   - Ты это чего?..
   Пнула ещё разок.
   - Что за чушь ты несёшь? "Женятся", "врежет". Ты в своём уме?!
   Эвмед, не в силах поднять тяжёлых век, промычал:
   - Микена. Я сплю.
   И уснул...
   ...Раздражённо сбросил руку тормошившую его за плечо. Услышал над ухом:
   - Не храпи воин.
   Разлепил, словно смолою склееные, веки. Проводил осоловевшим взглядом чиновника  скрывшегося за дверью. Протёр, повращав кулаками, глаза. Разглядел квадрат окна. Отметил, что солнце  недалеко ушло с тех пор, как задремал. Из глубины зала донёсся голос царя Бианта:
   - Вставай Эвмед, иди за Проклом, он всё скажет.
   Поднялся с кресла, ничего не соображая. Мимо прошагал царевич Прокл, серьёзный и сосредоточенный, обронив на ходу:
   - Идём Эвмед, по дороге проснёшься. Время дорого.
   Диос, в углу своей каюты, сидел привалившись спиной к стене. Боролся со сном. Четверо воинов, сновали вокруг сундука, едва не наступая ему на ноги. Работая мечами и кинжалами, пыхтели и сопели, безуспешно пытаясь сорвать неподатливую крышку. Как не велико было желание побыстрее разломать сундук, пришлось всё же на время оставить бесплодные попытки. Перестали возиться, уселись напротив.
   Один из них, самый горячий, тот которому Эвмед засветил промеж глаз, обратился:
   - Диос, не получается открыть, лом запропастился куда-то. Я что думаю. Вели править на Пегасы, здесь недалеко, возмём там инструмент и всё сделаем.
   Тот мрачно молчал. Не пристало человеку его положения уступать с первого раза доводам всякой шелупони. Воины попереглядывались, покрякали, привели ещё аргументы.
   - В Пегасах отпустим команду на берег, завтракать. А сами спокойно делом займемся, не опасаясь что кто заглянет.
   Диос равнодушно махнул рукой: "На Пегасы так на Пегасы. Пусть забирают свою долю и мотают из каюты. Надоели. Спать хочется."
   До полудня пристали в Пегасах. Команда сошла на берег. Двое воинов побежали в посёлок за инструментом. Вернулись вскоре, и закипела работа.
   Диосу так и не удалось поспать. Хоть и грозно он выглядел со своим подбитым глазом, нахохлившийся в углу, воины так всю дорогу и толклись в его каюте. В нетерпении ёрзали, выскакивали наружу громко хлопая дверью, возвращались. Знатный аристократ вынужден был терпеть. - Глен навёл бы здесь порядок, так нет теперь Глена.
   Беспокойная выдалась эта поездка. И по морде получил, и сработано нечисто. Раньше они работали аккуратно. Брали мешок золота. Агасий закладывал лаз так, что "и камар носа не подточит". Затем благополучно отбывали в Калисту. Цари городов, по прошествии времени, посещая святилище, ничего не могли понять - замки и печати на дверях в целости и сохранности, а золота из казны убыло. Никому и в голову не приходило, заподозрить в краже представительное посольство из метрополии. Увы, накрылась эта лавочка. Но всё к лучшему. Если взяли бы золота как обычно, ему его едва хватило бы расчитаться с Теламоном. Остальные долги подождут конечно, но всё же. Сейчас можно расчитаться со всеми долгами, ещё и останется. Что сработано нечисто, так то ерунда. Для того царь Теламон и имеет свою долю в этом деле. Прикажет сравнять Аргос с  землёй "за убиенного Глена", и концы в воду. -   Потрогал побагровевшую вздувшуюся щеку, попробовал приоткрыть заплывший глаз: "Сам попрошусь покарать Аргос. Через месяц в гавани его будет не двадцать, не тридцать военных кораблей, а столько сколько надо. И останутся от городишки этого - храмы, да руины. А Бианту по морде, по морде, по морде. Потом притащу его вместе с сынком-костоломом на верёвке в Калисту. Теламон большой любитель сдирать шкуру живьём."
   Распалённые воины, беззлобно переругиваясь, справлялись с кованной дубовой крышкой. Сундук затрещал, тяжёлая крышка заскрипев откинулась, так что стоящие позади, уселись на задницы. Однако проворно повскакивали, и вытянув шеи, в недоумении уставились на содержимое Аргоской казны.
   На серых булыжниках посиневшие, скрюченные кисти рук Агасия выглядели не очень-то и приметно, но очень неприятно. Воин стоявший ближе всех, брезгливо ухватил эти кисти за пальцы и вышвырнул в окошко за борт.
   Остальные принялись выгружать камни.
   Диос, после короткого шока, вперившись в груду камней вырастающую пред ним, едва не взвыл вслух:
   "Эвмед!.. Сволочь! Да что ж это такое?!" - Удалось не застонать. Воины, раскрасневшиеся, вспотевшие, докапывались до дна, надеясь хоть что-нибудь обнаружить.
   Диос в это время быстро-быстро соображал: "Так вот где башка Агасиева. Мы то с Гленом рядились у кого она осталась. И лом с корабля исчез. Эвмед всё спёр! - Резко поднёс к глазам свои руки. - Так и есть. На левом мизинце нет кольца с малой печатью. Это уже царь Биант постарался. Врезал по морде, и снял печать. Меня ведь под руки выносили, лишь на дворцовой площади кое-как пришёл в себя."
   Представил как царь Биант расхаживает сейчас по святилищу в присутствии множества свидетелей. И калистовы жрецы - служители Посейдона, там, и другие добропорядочные граждане. Все дивятся  учинёному разгрому и "дерзости наглеца Диоса". Приставляют отрезанную башку Агасия к безрукому его телу - нет сомнений, это его башка. Обнаруживают печать главы посольства, закатившуюся куда-нибудь  под склеп - вырисовывается единственно возможная   версия: он - Диос, привёз Агасия в Аргос, чтобы тот разобрал ему стену, затем злодейски убил искусного  зодчего, забрал казну и благополучно смылся.
   ...Корабль, с Диосом на борту и четырьмя его подельниками, оставлял за кормой Пегаский берег. За кормой, на берегу маленькие фигурки брошенных ими мореходов всё уменьшались. Фигурки эти, там вдали, то начинали бегать взад и вперёд, то застывали с разинутыми ртами. Изумленно таращась на удаляющееся свое судно. Которое, под парусом, при попутном ветре, курсом - на запад, устремилось прочь. В открытое море.
   Диос, один в каюте, наливался вином, скрипел зубами. - В Калисту нет пути. Весть о том, что он внаглую ограбил Аргос и зарезал Агасия, долетит до Калисты сразу вслед за ним. А то и раньше. Но вместо золота, у него мёртвый Глен и груда булыжников. Царь Теламон его не поймёт. Самое малое что его ожидает, так это то, что этот псих, прямо в тронном зале, проломит ему башку лабрисом.
   Воины, учавствовавшие в ограблении царской гробницы, с полуслова разобрались в ситуации. Теламон ведь и у них поинтересуется: "Куда подевали золото?" - Никому не хочется висеть в подвале, и в ответ на этот вопрос, сопровождаемый прижиганием пяток и генеталий, орать, что не было никакого золота, одни только камни. Да и подобраны они были из тех, кому пиратская вольница милее воинской службы. Диосу долго убеждать не пришлось.
   - Дин! Поди сюда!
   Окликнул одного из воинов.
   Когда Дин показался в дверях, глухо рявкнул:
   - Там Глен на палубе. За борт. Мясо акулье.
   Воин попереминулся с ноги на ногу, но не осмелился сказать слово. Повернулся, пошёл исполнять. - Бывают капитаны и покруче Глена, но когда он мёртв, припомнились все пинки и тумаки на которые тот не скупился.
   Через некоторое время Диос услышал, как труп капитана Глена плюхнулся за борт: "Вот и славно. Любимчика Теламонова утопили, и прочь сомненья. Назад дороги нет. Теперь только вперёд - на Керкиру. Был я Диос - знатный калистянин, стану Диосом - знатным пиратом. И не думать о прошлом, ни о чём не вспоминать."
   Но не получалось думать о будующем. Глотая неразбавленное вино, одну чашу за другой, не переставал анализировать приключившийся с ним кошмар. Вспоминал: как год назад, в Калисте, пьяный Глен притащил к нему пьяного Эвмеда. Для дела они всегда привлекали кого-нибудь из местных. Эвмед им приглянулся. С этого всё и началось. Втёрся гад в доверие. Так и не раскусил он увальня этого аргосского, топтуна поганого, пока не выросла перед самым носом груда камней. Задача Эвмеда заключалась очевидно в том, чтобы  проконтролировать доставку мешка на постоялый   двор. Затем, когда начнется делёж добычи, пойти, как будто бы, до ветру, подать условленный сигнал, и скромно удалиться. А потом толпа добропорядочных граждан с царём Аргосским во главе, накроют его - Диоса, с поличным. Кто другой, так был бы доволен сцапать Глена с Агасием в святилище. Но Бианту подавай ещё и самого главного злодея. К которому подобраться возможно лишь если сплести такую вот свинячью комбинацию. И захлапывающий механизм он не убрал намеренно, чтобы всё выглядело естественно. Полагая что Глен или Агасий могут  почуять подвох, раз всё просто. Переоценил он "чутьё опытных воров". Агасий залез в сундук, и так неудачно.
   На этом бы и остановиться. Но гад этот кудлатый, склонил его ко второй попытке. А когда костолом тот, как его бишь, придушил Глена, Биант, следует отдать ему должное, не сплоховал. Принял единственно верное решение, мгновенно просчитав все последствия.
   С того момента как Эвмед впарил ему сундук с булыжниками, он - Диос, стал совершать действия, которые всё более усугбляли и без того безнадёжное его положение, а Биант, при этом, всё более выигрывал.
   В итоге получается, что подлец Диос, воспользовавшись тем что Глен убит, и никто за ним не смотрит, зарезал Агасия в святилище, захапал себе всю Аргоскую казну. И смылся на Керкиру. Как иначе рассудить Теламону? Всё логично. Зачем подлецу Диосу с кем-то делиться и раздавать долги, когда предоставилась такая возможность?
   При разбирательстве с метрополией царь Биант не станет раздувать скандал и настаивать на возмещении  ущерба. Великодушно согласится на то, чтобы считать  похищеное "золото" - и выкупом за убитого Глена, и платой за освобождение своего города от податей лет на пять вперёд. А то и на десять.
   Гадко было на душе у пьяного Диоса. И жалко себя. Более всего злился на Эвмеда. Биант его перехитрил, на то и царь. А ещё и Филомела. Есть там такая. Та ещё лисица. Женская рука чувствуется. Чувствуется женская рука во всем этом свинстве! Но топтуна  патлатого, как он проглядел? Этакий миляга, недотёпа: "Мразь. Скотина!.. Убью!" - Осушил чашу, ругнулся. - Под-донок." - И заорал протяжно стеная, иступленно колотя кулаками по столу:
   - Сволочь!.. Сво-о-олочь кудлатая! Гад!..
   Дверь каюты отворилась и, воин, появившийся на пороге, озобоченно доложил:
   - Прямо по курсу лодка с двумя гребцами. Идут прямо на нас.
   Диос бессмысленно уставился на него бесцветными, водянистыми своими глазками. Промычал:
   - Лодка?.. Ну. Лодка. Ну и что?
   Рявкнул, весело сверкнув пьяным взором.
   - Тар-ранить встречное судно!!!
   Заржал.
   - Ты что, Дин? Мы ведь пираты! Пир-р-раты!
   Грохнул кулаком по столу.
   - Таранить! Бошки им долой! И за борт!.. Мясо акулье.
   Дин покачал головой, вышел. Однако вскоре вернулся. Перепуганый.
   - В лодке Эвмед! И тот царевич, как его...
   При слове "Эвмед", Диос вскинул голову, зарычал что-то нечленораздельное. Попробовал приподняться. Привстал, упал на задницу, вновь привстал. И с выпученными, дикими, безумными глазами ринулся на дверь.
   Из груди воина стоящего перед ним, сам собой вылез окровавленный наконечник, и Дин рухнул лицом вниз, едва не сшибив его с ног. Древко, дротика пробившего тело воина насквозь, встало колом перед самым носом Диоса.
   Грязно выругавшись, ничего не поняв, Диос остановился на выходе держась за дверные косяки. Затуманеным взором натолкнулся на Эвмеда невдалеке, возле мачты, швыряющего второй дротик. Тот просвистел высоко над его головой и поразил  исполняющего обязанности кормчего. За мачтой, на носовой палубе, слышался звон мечей и душераздирающие крики, погибающих, последних двух его воинов. И скоро всё стихло. Совершенно не воспринимая происходящего, знатный калистянин вылупился на Эвмеда. Глаза налились кровью. Задохнувшись от ярости и злобы, пьяно гаркнул:
   - Т-ты!?. Пад-дла!.. А-а н-ну, пшёл сюда!
   Сумев сделать пару шагов навстречу, заревел совсем страшно:
   - Но быстро!!! Дрянь патлатая! Кму сказано!
   Но тот и не подумал подчиниться.
   Увидел: как пригнувшись под парусом, из-за  мачты вынырнула высокая фигура едва знакомого ему воина. И этот воин, сбрасывая с окровавленного меча ошмётки человеческих внутренностей, грозно и неумолимо двинулся в его сторону: "Царевич Прокл!" - Протрезвевший Диос в страхе попятился. Но меч  царевича, сверкнув молнией, настиг его, полоснув по горлу.
   Сжимая руками разрубленную гортань, пытаясь вдохнуть, продолжал пятиться, с ужасом глядя в потемневшие от ненависти глаза царевича, споткнулся о порог и упал навзничь, стукнувшись затылком о груду камней возвышавшихся посреди каюты. Последний спазм вспенил бордовую кровь на губах. Скончался. Уставился пустыми бельмами в потолок. На почерневших щеках его ещё явственней   проступили белые рубцы - отметины, оставленные царицей Агнесой двадцать один год назад.
   Эвмед занимался своими делами: Порубил все верёвки крепящие парус. И огромное полотно громко захлопало на ветру, развиваясь в вышине словно гигантский флаг. Ход судна ощутимо замедлился. Прошёл на носовую палубу, схватил первого попавшегося  убитого калистянина за волосы, и потащил волоком на корму. Прокл посторонился. Зашвырнул труп в глубину каюты, пошёл за следующим.
   Скоро подключился и царевич. Поскидав трупы в каюту, заперев дверь, вдвоём, пользуясь ломом и корабельным веслом, отодрали пару досок от днища судна. Едва устояв на ногах, в бурном потоке хлынувшим в широкую пробоину, побрели по колено в воде на корму. С кормы прыгнули за борт. Вплавь  добрались до своей лодки. Вскарабкались. Не мешкая установили мачту, укрепили парус. Под парусом направили свою скорлупку на Аргос. Калистов корабль тонул недолго. Едва набрали хороший ход, и мощный военный тридцативесельник  пошёл ко дну. Скрылся бесследно в морской пучине.
   Далеко за полдень Эвмед вновь ввалился в тронный зал. Спать хотелось смертельно. После всех этих бессонных ночей, всей этой беготни, лицо его приобрело стойкий серозелёный оттенок. И глаза сделались как у кролика - красными. Едва волоча ноги протопал к столу за которым царь оживленно беседовал с посетителями. Судя по беспорядку на столе, за время его отсутствия, в тронном зале происходила довольно активная деятельность. Перегнувшись через головы, встрял:
   - Так я пойду, царь. Всё исполнено. Как и велел.
   Тот вскинул на него глаза.
   - Нет Эвмед. Надо поговорить. Подожди пока.
   Эвмед, разочарованный, уселся в кресле поодаль.  Надеялся что царь сразу его отпустит. Когда за последним посетителем дверь закрылась, Биант подал ему знак приблизиться.
   Эвмед подошёл.
   - Что-нибудь не так?
   Царь наводил порядок на столе. Складывал в стопочки таблички, скатывал в трубочки папирусы. Быстро взглянул на него.
   - Что, не так?
   - Ну, там, в святилище, или ещё что.
   Биант откинулся на спинку стула.
   - С этим всё нормально. Где царевич?
   - Микена перехватила. Она ведь со вчерашнего так с ним и не виделась. Я сказал что мы тренироваться за город ездили. Обругала меня...
   Царь жестом остановил его.
   - Ладно. Обругала так обругала.
   Потёр виски сосредотачиваясь.
   - О другом разговор будет.
   Помолчал. После паузы, продолжил.
   - Хочу спросить тебя Эвмед. Что ты думаешь о Прокле? Ты с ним больше других общался. Какой он?
   - Что значит, какой? Нормальный. А почему я? Эвридика, например, с ним общается, кошка рыжая. У неё спроси царь.
   Засмеялся не к месту. Умолк, встретив суровый взгляд Бианта. Тот не расположен был шутить.
   Не понимая куда клонит царь, вымучил несколько слов.
   - Ну какой-какой. Силён. Благочестив... Всё, пожалуй.
   Вопросительно уставился. Биант молча достал из ларца белую тряпку испачканную кровью. Развернул её перед его носом. Тот похолодел: Та самая туника которая была на царевиче, когда они ставили лошадку на ноги.
   - Что скажешь? Знаешь чья это одежда?
   Эвмед сделал вид что внимательно разглядывает.
     Услышал:
   - Я тоже внимательно рассматривал. Кровь эта не человеческая. Видишь волоски лошадинные? Какого цвета?..
   - ...Пегие, - выдавил Эвмед.
   - Правильно, пегие. Так я не поленился, сходил на конюшню. Наша пегая с перевязанной ногой. Бока все исхлестаны. Или что другое. Не пойму пока. Тунику эту, как ты понимаешь, нашли в покоях царевича. Не только ты один бегал искать его этой ночью. А их видели. Их. Прокла и Микену, вчера, рано утром, когда они входили во дворец.
   Грозно поднялся, схватил воина за грудки, притянул к себе. Зарычал:
   - Так объясни мне. Ты, который не спал. Что ещё за скачки сумасшедшие. Ночью! Сей благочестивый юноша мой сын, между прочим. Отвечай! Или ты дрых без задних ног, когда приказано глаз не смыкать. Или!..
   Эвмед честно пытался врать. Но долго не продержался. Запутался: "Разве так сразу придумаешь что путное, когда разъярёный царь машет перед носом окровавленной тряпкой?" - Сам и не понял как, но по словечку, по словечку, да и выложил всё как есть. Потом успокаивал себя. - Он спасал Прокла! Его честное имя! - Не помогало. - Микена не захочет ничего слушать:
   "Влип... Влип!.."
   ...Примерно раз в полгода аргосцы могли видеть царя своего во гневе. Если Биант стремительно шагает, направляясь в храм Аполлона, ни с кем не здороваясь, ничего вокруг не замечая. Значит Микена с Марсием опять чего-то учудили. И попались.
   Посетив храм Аполлона. Царь, затем, навестил и дочь свою. Приговор обычный. Месяц ареста.
                                            3.
   Микена заканчивала синий гобелен с корабликом. Сердито громыхала ткацким станком. Лисик помогал.  Сидел рядышком. Во все глаза смотрел на шустрый челнок. В нетерпении перебирал передними лапками. Затем напружинивался, глаза его загорались. И не в силах сдержаться, цапал челнок. То одной лапкой, а то и сразу двумя. Микена его бранила. Кот снова усаживался рядом. С неописуемым интересом  наблюдал за работой царевны. Опять не сдерживался. Опять его ругали. Так, вдвоём, кое-как заканчивали они этот гобелен, который Микене совсем не нравился.
   Дверь приоткрылась, заглянул Прокл. Прошёл, уселся в кресло. В котором так любят посидеть и Эвмед, и царь Биант. Но сейчас - только Прокл. Царь не приходит, понятно почему, а Эвмеду отказано.
   Микена продолжала громыхать станком. Лисик удостоил царевича лишь мимолетным взглядом. Вновь сосредоточился на удивительном этом челноке. Не удержался, цапнул. Челнок выскочил, кот за ним. Всё поехало вкривь и вкось. Царевна вздохнула, оставила   работу. Повернулась к брату.
   - Ну рассказывай Прокл, как там на воле. Что новенького.
   Тот с удовольствием, по порядку и толково, перечислил всё что ему известно о событиях  происходящих за стенами дворца и в самом дворце. Микена слушала без особого интереса. К огорчению Прокла. Он-то старался, готовил эту речь. Чтобы было и интересно, и смешно. Но ничего не получалось. Не до смеха сестричке.
   - Ты скажи лучше. Ты к кошке рыжей, всё ходишь?
   - Хожу. Ну и что.Ты сестричка говоришь так, будто не три дня под арестом, а три года. И ещё, - смутился, но высказал. - Ты, Микена, не называй её так. Не хорошо обзываться за глаза.
   - "Не хорошо". Глупый ты. Не знаешь с кем связался. Наплачешься ещё.
   Помолчали. Прокл нарушил тишину.
   - А знаешь, я ведь уже пару раз, хорошо и подолгу, разговаривал с отцом. Так давай я в следующий раз замолвлю за тебя словечко. Может он и сбавит срок, может и до недели. Он по тебе соскучился. Я подметил.
   - До недели. Через неделю он и так меня всегда отпускает. Если на месяц арестовал. Значит - на неделю.
   Прокл удивленно, весело вытянул шею вверх.
   - Вот как? Значит всего четыре дня осталось?
   Микена подошла к окну, уставилась на дворцовую площадь: "Всего. А что как Менелай приедет? А я - арестованная."
   Царевич осторожно поинтересовался:
   - Эвмед приходил?
   - Эвмед? Как же. Ещё как приходил, так я его ещё как прогнала. Предатель. Ты тоже хорош, разбросал свои тряпки где попало.
   Помолчала, добавила:
   - Моя конечно вина. Самой надо было доглядывать. Это всё из-за Эвридики, кошки... Мы тогда о ней поговорили в конце, я и забыла что тунику твою спрятать надо.
   Закончила с обидой:
   - Как лечиться, так все к Марсию. А случилось что, так все шишки на нас.
   У Прокла имелось своё мнение о Марсии, но промолчал. Поговорили ещё - о том, о сём. Перед уходом царевич потоптался у двери. Пошёл.
   Микена окликнула:
   - Увидишь Эвмеда, передай ему. Так уж и быть. Пусть зайдёт.
                                          4.
   Прокл сыпнул в ведёрко, на треть заполненное гипсом, пару пригоршней тёртого битума. Залил гипс водой, и энергично размешал раствор палкой. Подхватив ведро, по хлипкой лесенке поднялся на  временно устроенные леса. Бодро прошагал по шаткому настилу. Аккуратно поставил ведро напротив Эвмеда, который внизу восседал на куче сланцевых камней. Развернулся, и не сказав ни слова, удалился. Царственным своим шагом.
   Эвмед, медленно, очень медленно, привстал. Положил пару камней наверх на настил. Безнадежно взирая на ненавистное ему ведро, неспеша вновь уселся на кучу камней. Что бы потянуть время. - Втемяшилось царевичу помочь достроить ему семилетний его долгострой.
   Прокл взобрался на законченную фасадную стену, уселся на ней верхом. Покосился на ленивого своего товарища, но не стал занудствовать. Молча принялся ладить перекрытие. - Никуда Эвмед не денется. Если раствор замешан, то хочешь не хочешь, придёться ему лезть на леса и продолжать выводить кладку. Гипс хоть и с битумным наполнителем, но всё равно, твердеет довольно быстро.
   Позади Эвмеда, на торцовой стене, выведенной практически полностью, на камнях, ступеньками  уходящими вниз к недостроенной боковой стене, восседала царевна Микена. Ей нравилось с высоты наблюдать, как там внизу работают мужчины: Прокл,   такой энергичный, целеустремлённый. Но жалко было  смотреть на Эвмеда. Работать Эвмеду быстро надоедало. И если никто его не подгонял, то он всё время сидел с несчастным видом и отквасив губы. А утомившись сидеть, начинал бестолково топтаться из угла в угол.
   Микена как могла подбадривала его, но скоро выдохлась. Устав с ним спорить, просто смотрела вдаль, покачивая ножкой, мечтательно улыбаясь, подставив лицо ласковому ветерку: "Эвмед, он такой безответственный. И в жизни ничего не понимает. В сорок лет ютиться в коморке во дворце. Это надо умудриться. При его-то должности. А ещё и вздумал  волочиться за Филомелой. А на что он, собственно, расчитывает? Кто он такой? Весёлый парень? Видала она таких. Дело ведь не в том, что вот будет у него дом. А в том, что он построил себе дом. Тогда совсем другое дело. Тогда он - серьёзный мужчина. И мужчина интересный, между прочим. Отчего Филомеле и не уделить тогда ему внимание. Эвмед, всё-таки. Как-никак."
   Кряхтя словно столетний старик Эвмед нехотя поднялся, подобрал пару камней, швырнул их на настил.
   В дверном проёме показалась Эвридика.
   Переступила через порог. По глазам царевича, улыбнувшегося ей с высоты, безошибочно опредилила, что среди всего этого строительного хлама она выглядит неотразимо. - "Огонь и грация" посреди серости.
   - Чего надо? - Рыкнул Эвмед.
   - Ничего. Пришла посмотреть, что вы тут делаете, -невозмутимо ответила та, едва взглянув на лохматого воина настроенного поворчать.
   - Посмотреть она пришла. Других дел нет, - забурчал тот недовольно.
   - А я что, мешаю? Я к Проклу пришла, а тебя кудлатый, сто лет бы не видеть.
   - Поговори ещё. "Кудлатый". Получишь.
   Эвридика не ответила. Взгляд её остановился на ведре с гипсом. Мгновенно созрел план. Отомстить. Она ведь должница:
   Пару недель назад Эвмеду удалось заловить её во дворце. Утащил её куда подальше, и врезал пару раз по заднице; раз по одной половинке, раз по другой. Ещё и заржал, сказал что это от него ей свадебный подарок. Неделю сидеть не могла. Барбосом она видите ли его обозвала. По пьянке. Так вот, пришло время поквитаться.
   Подобрав подол платья, легонько взбежала по жиденькой лесенке. С загадочной улыбочкой прошествовала по шаткому настилу. Остановилась  напротив, подперев рукою бедро.
   Эвмед  насмешливо  взглянул  в  небесно  голубые глаза девушки. Хитрющие. Ожидая пакости. - Или ножкой сейчас дрыгнет, в надежде попасть ему по лбу, или каменюку схватит: "Давай, давай рыжая. Знаю твои штучки. Сама и свалишься. Задрав ноги. А я ловить и не подумаю."
   Эвридика резко наклонилась вперёд. Вытянула шею.
   - Ой, что это у тебя под ногами.
   Эвмед, ухмыляясь, демонстративно опустил глаза, не выпуская из поля зрения ни камней на настиле приваленых к недостроеной стене, ни серебряных её сандалек. И просчитался. Ведро он упустил из виду...
   Эвридика и не предполагала в себе такой силы и ловкости. Едва тот опустил глаза, и ведёрко с гипсом мгновенно было надето ему на уши.
   Отпрянула.
   Отпрянула проворно. Уж она-то знает что такое лапы Эвмеда. До сих пор на заднице отпечатки остались. Микена смотрела недавно, хихикала. Сказала, точь в точь - медвежьи следы, только уже не синие, а переливающиеся всеми цветами радуги.
   Отбежав на безопасное растояние, взмахнула руками удержав равновесие, и не мешкая спорхнула по лесенке вниз, и в дверях остановилась, и обернулась. Щечки её зарумянились, глаза засияли. Возликовала. Напротив неё грохнулся Прокл, сиганувший с высоты. Упал на четвереньки, мгновенно распрямился, и прикрыл невесту широкой своею спиной.
   Эвмед, сбросивший ведро с башки, в слепой ярости двинулся вперёд. Налетел на стойку подпирающую  леса, поскользнулся в луже гипса, споткнулся. Припал на колено, и неудачно, прямо на камешек. Скривился от боли. Разглядел впереди, словно размытый, силуэт царевича, расставившего руки в стороны. Если бы увидел выглядывающую из-за его плеча победоносно сияющую Эвридику, всё равно, так и ринулся бы. Уж очень она победоносно сияла. Но защипало в глазах. Остервенело стал тереть их кулаками. Заревел так, что затряслись стены недостроенного его жилища:
   - Дрянь рыжая! Ну погоди у меня! Сволочь  поганая!
   Всё было в этом рёве; и дикая злоба, и отчаяние, досада на то, что он - воин, проворонил это ведро, и ещё, такая трогательная, детская обида.
   Микена бежала по вершине недостроенной стены и, пытаясь перекрыть медвежий этот рёв, изо всех сил кричала:
   - Эвмед, Прокл, прекратите! Прекратите, я вам говорю! Эвмед!.. А-а-а...
   Камень, едва прихваченный свежим раствором, покачнулся под её ногой, и она нелепо размахивая руками полетела на голову Эвмеду. Тот успел поймать. Но неловко. - Раствор этот кругом проклятый. - Подскользнувшись уселся в лужу с царевной на руках. Но покачнувшийся тот камень падал следом, а Эвмед не мог его видеть. Не успел ещё протереть глаза. Прокл видел. Но всё это было так далеко, за гранью человеческих возможностей. Он  совершил отчаяный рывок, прыжок, но приземлился лишь рядом с Эвмедом.
   Тот почувствовал как дернулось тело царевны, и Микена закричала пронзительно, надрывно. Колотя кулачками по необъятной его груди. Затем почувствовал, как царевич снял с него Микену. Сквозь муть и резь в глазах увидел, как тот притронулся к её ступне, и тогда она завопила ещё пуще, засучила руками, яростно отпихивая растерявшегося и побледневшего своего брата.
   Эвридика развернулась и помчалась во весь дух. На ходу сообразила, что бежит она в храм Аполлона: "Правильно, надо туда. Прибегу, спрячусь, всё узнаю. Это уже не шутки. Каменюкой по ноге. Вечно она лазит там где не надо! Недомерок. А если чего там у неё сломалось? Кошмар!"
   Задыхаясь, вбежав в храм, споткнувшись на ступеньках, едва не растянулась посреди зала. Ухватилась за хитон Марсия.
   Марсий, как всегда, улыбался.
   - Это ты рыженькая?
   - Ох, Марсий, я это, я. Где здесь спрятаться?..
   Недоговорив, увидела занавешенную дверь, шмыгнула туда. Оказалось, это спаленка Марсия: широкая скамья, столик в углу, на столике кувшин с водой. Всё. Ещё окно. Присела на скамью, окликнула:
   - Ты меня не выдавай. Сейчас сюда все посбегутся. Так меня здесь нет. Понял?
   Марсий помедлил с ответом. Повертел головой. Ничего не понял.
   - Не-а, ничего не понял. Ты что там делаешь?
   - Ничего. Прячусь. Сейчас Прокл прибежит, Микену принесёт. Ей камень на ногу свалился.
   Улыбка Марсия уменьшилась.
   - Камень? Большой?
   - Не, не очень. Да ты не волнуйся, всё нормально. Не по самой ноге, а по ступне. Так, чуть-чуть. Здесь недалеко, на Эвмедовом доме.
   Топот царевича, убежавшего в храм с сестричкой на руках, затих. Эвмед, весь перемазанный гипсом, тяжело поднялся: "Вот, падлюка рыжая. Что утворила. Гарпия крюкорукая. Ну погоди, ну погоди у меня. Я  тебе устрою, козлиха лисимордая. Я тебе покажу! Я тебя стерву, я тебя гадину..." -  ругаясь стянул с себя  рабочий свой хитон. Скомкал его и со злостью швырнул в угол. Подошёл к пифосу с водой, нагнулся  и погрузил туда свою башку, помотал ей там хорошенько. Отфыркиваясь и отплевываясь торопливо помылся. По быстрому облачился в чистую одежду. Вывалил из ведра в миску оставшийся там раствор.
   Стараясь не расплескать, с миской в руках, устремился в храм.
   Худшие опасения Эвмеда подтвердились. Какая-то там маленькая косточка у Микены действительно поломалась.
   Марсий предполагал что тот догадается прихватить со стройки гипс. Поэтому когда Эвмед прибежал, всё было готово. Прокл нарвал узких полосок ткани, Марсий поставил на место поломанные косточки и обмазал слегка припухшую стопу царевны секретной какой-то мазилкой.
   Сразу занялись делом:
   Прокл стоял позади, обхватив сестричку за плечи.  Микена держалась молодцом. Повизгивала конечно, вцеплялась Эвмеду в волосы, но терпела, не мешала тому методично обкручивать её ступню смоченными в гипсовом растворе полосками материи. Дело близилось к концу, но внезапно, как-то разом всё стихло. И покрякивание Марсия сидящего рядом с царевной, и Прокл перестал что-то там бубнить ей на ухо, и сама Микена распрямилась, замерла.
   На пороге появился царь Биант.
   - Ну, и что тут у вас?..
   Эвмед втянул голову в плечи. Сделал вид что  занят, продолжая поглаживать образовавшийся серый шар на ступне пострадавшей. Та защебетала тоненьким дрожащим голоском:
   - Да всё в порядке, отец. Так, ерунда, - и расхрабрившись, выпалила. - Но это же всё мелочи, ты не подумай чего. Подумаешь... Чепуха! И не больно! Правда, правда...
   Биант поджал губы, спустился в зал, прошёл к   окну. Невидящим взором уставился на храмовый дворик. Прежде чем начать разбирательство, решил успокоиться. По двору пробежала Эвридика, старательно отворачивая своё лицо от окна в которое смотрел царь. И только сандалик её серебряный сверкнул из-за угла: "Откуда она взялась? Из Марсиевой спальни выпрыгнула что ли?" - Обернулся. Брови его поползли вверх.
   - Где Эвмед?!
   Пока царь смотрел в окно, тот, ступая на задники сандалей, бесшумно, в три гигантских шага прокрался к выходу. С невероятной лёгкостью для такого большого тела взмыл по ступеням наверх, и исчез.
   За всех пришлось отвечать Проклу.
   Разбирались спокойно. - Доклад посыльного о том, что царевна свалилась со стены и кричит, Биант не дослушал до конца. Помчался в храм. Думал, что дочка его свалилась с городской стены. И едва сумел сдержать вздох облегчения, когда увидил Микену не  умирающую, а всего лишь с загипсованной ступней. - Однако под конец не обошлось без перепирательств.
   Микена заупрямилась:
   - Нет, я сама дойду.
   - Микена, ты не дойдёшь одна.
   - А вот и дойду! И нечего тут и разговаривать. Вам всё равно, а на меня глазеть будут.
   Ей совсем не улыбалось ковылять в уродливой этой гипсухе по людным улицам, да ещё и поддерживаемой с двух сторон отцом и Проклом.
   - Ну, хорошо, хорошо. Пришлю тебе колесницу.
   - Не нужна мне никакая колесница!
   Насчёт колесницы она конечно погорячилась. Так уж получилось. Вырвалось как-то само-собой. Но ничего не поделаешь, слово вылетело - не поймаешь.
   Прокл и Биант и так и эдак пробовали вразумить её.
   Ничего они не добились.
   - Упрямица несусветная! Вот ты кто.
   - Да, я такая. Ну и что?
   Слово за слово и разругались.
   Биант бросил на прощание Марсию:
   - Как пойдёт, так присмотри за ней. Упадёт, сам и потащишь. Расселся. Когда - так ты такой речистый, а тут - хоть слово бы сказал. Царевне этой     неразумной. Невменяемой.
   Микена в долгу не осталась. За "невменяемую". Прокл и Биант ушли. Чертыхаясь досадливо.
   Марсий хихикнул им вслед:
   - "Присмотри", это он мне что ли? Не пойму что-то я ничего. Ты, Микена, понимаешь? О чём это он?
   Уютно устроившись на скамье придвинутой к холодному очагу, задрав больную ногу, пристроив её на прокопчённых камнях, Микена выжидала. Дожидалась, когда жители города разбредутся по домам на обед. - После полудня улицы Аргоса пустеют.
   Пришло время идти. Высунувшись из двери, посмотрела направо-налево. Убедившись что кругом пусто, двинулась во дворец. Но не так-то всё оказалось просто. Кровь прилила к стопе, и наступать на неё становилось всё больнее и больнее. И марсиевый посох не выручал. Преодолев шагов двадцать, пришлось повернуть назад.
   - Быстро же ты вернулась! - Рассмеялся Марсий. - Что, невмоготу?
   - И нечего тут и смеяться. Ничего и невмоготу. Там он, на месте?
   Микена не любила принимать опий. - Плохое это лекарство. От него башка дурная становиться. И в сон потом клонит. Никакой работоспособности. - Но Марсий как всегда оказался прав. - Без этой дури ей сейчас не обойтись.
   Проковыляла в кладовку. Взяла флакон. Вернулась, уселась на скамеечку. Откупорила, сделала маленький глоточек. Заткнула флакон.
   - Ты, вот что, Микена, забирай с собой весь флакон. Не увлекайся только. На ночь принимай, чтобы спать нормально. А так, терпи. Если сильно будет болеть, ну, как сейчас, тоже можно глоточек.
   Из-за своей вредности она уже осталась без колесницы: "Ослиха упрямая!" - Не стала спорить. Спрятала флакон в объёмистый накладной карман пришитый спереди на животе. Вздохнула, привалилась спиной к стене. Вымученно улыбаясь ждала когда начнёт действовать опий.
   Не любила она опий: "Для болеутоления Марсию надо изобрести какое-нибудь другое снадобье. Чтобы и боль снимало, и чтобы самой при этом оставаться нормальной. А от этой дури всё становится каким-то... как в сказке - цветным, нереальным, замедленным. И ничего не соображаешь. Смех этот идиотский - так и рвётся наружу. Как дурочка."
   - Из-за этого опия, Марсий, никаких дел я сегодня не переделаю.
   - Какие ещё такие дела! Иди, спи. Подождут дела.
   - "Подождут". Подождут до завтра, а завтра к завтрешним ещё и сегодняшние добавятся.
   - Тебе надо лежать - и завтра, и послезавтра. Хотя бы из дворца не выходи. Полежи пару дней.
   - Лежать. Ещё чего!
   Микена ковыляла по безлюдным улицам. - Лёгкость в теле необыкновенная: "Не нужна мне никакая колесница! Вот так!" - Но знала она, что вслед за этой лёгкостью, скоро последует неодолимая сонливость: "Как доберусь до дворца, так сон и сморит. Бухнусь в кровать и буду дрыхнуть. До самого вечера. Сколько дел не переделано."
   Глупую улыбочку согнать с лица никак не удавалось. Нога не болела. Шла себе, волочила свою гипсуху:
   "Так, завтра. Надо за шиповником. Без шиповника нам никак нельзя. Ещё, ромашек нарвать. Самое  время сейчас. Колесницу - Эвмед организует. Не очень-то мы с Марсием наберём - один слепой, другая калека. Эвмеда просить бесполезно. Ромашки рвать. Значит вечером надо наведаться к Эяне. Может уламаю. Как просплюсь, сразу к Эяне. - Остановилась, усмехнулась, пошла дальше. - К Эяне. Вот. Наклюкалась. Эяна в Калисту укатила. Сбежала. Три дня уж как. Тогда Ира надо отпросить. Чем во дворце дурака валять, пусть лучше двум инвалидам поможет. Причём, не у отца отпросить, а у Филомелы. Да, вот так. Вот так... к... к... Ы-ы. А-а-а! У-у-у..."
   Микена вдохнула невообразимую вонючесть, которую источала мерзкая тряпка, заткнувшая ей рот и нос. Крепкие жёсткие руки прижимали эту гадскую тряпку так, что невозможно было вырваться. - Но дышать-то нечем! - Против воли она ещё раз судорожно вдохнула. Всё вокруг сделалось размытым. И всё вокруг завертелось, поплыло...
   Почувствовала, как её приподняли и швырнули. -Довольно-таки бесцеремонно. Но на что-то мягкое. -Услышала как издалека:
   - Какого хрена ты пихаешь сюда эту палку!
   - Так... всё ведь чисто должно быть. Сам говорил.
   - А? Ну да. Правильно. Шевелись! Быстро!..
   ...Шуршало сено. Ускользающим сознанием Микена поняла, что её закопали в сено. Потом: толчок, скрип колёс, цокот копыт... Всё. Провал.
   Затем, однажды слышала как хлюпает вода под копытами лошади, журчит там внизу под колёсами. - Опять провал.
   ...Кажется её несут вверх по склону. На плече. Словно мешок. Перегнувшуюся пополам. Голова внизу, ноги внизу... - Провал.
   ...Грубая лежанка. Камышёвая. В пещере. Болит голова. Очень даже не слабо болит голова! - Вдруг голос - совершенно отчетливый:
   - Все нормально?
   Ответ:
   - Нормально. Сено-то, оказывается, хи-хи,  клеверное. Контрабанда! Гы-гы-гы. Видал! Два обола серебром! Гы-гы-гы.
   - Гы-гы-гы.
   - Гы-гы-гы!
   - Гы-гы-гы. Да мы с тобой богачи! Два обола забашляли! Га-га-га.
   - Га-га-га...
   С этого момента Микена наконец смогла напрячь свою волю. Поборов сонливость, попыталась начать соображать:
   Башка - разваливается... Её похитили... Значит, двигаться - нельзя. Подсматривать и подслушивать - вот что следует делать. И каждое слово этих двух придурков... всё надо запоминать. И, как там говорит Марсий - "анализировать", то есть - думать!
   Похитители разожгли костерок, уселись. Коротая время, травили анекдоты. В основном неприличные. Микена узнала множество неведомых ей ранее  матершинных слов. Но между анекдотами они порой обменивались одной-двуми фразами по делу. И вслушиваясь в их весёлую болтавню, Микена уяснила:
   Она находится в тайном каком-то гроте на територии Данаиды. Похитители её - шпионы из Калисты. Никакие они не бандиты. Они воины. Да не простые. Старший по должности почти как Эвмед. И выкуп им не нужен! Повозку они взяли у данайских крестьян пообещав им закупить в Аргосе хорошего сена. И купили, действительно хорошего, клеверного. Ничего они в сене не понимают. По закону клеверное сено запрещено вывозить из Арголиды ещё со времён её деда Инаха. Но всё равно вывозят. Итак: её вывезли закопав в сено. Повозку вернули. Крестьяне остались  очень довольны получив сено высшего качества. Всё шито-крыто.
   На этом размышления Микены прервались.
   Старший приказал:
   - Иди-ка, Лик, глянь. Давно бы должна проснуться.
   Добавил вслед:
   - Свяжи её. Убежит ещё.
   И строго наказал:
   - Не вздумай лапать! Царевна как-никак.
   Противная грубая рука перевернула её на спину. Голова воина приблизилась. Некоторое время он внимательно вглядывался в её лицо, вслушивался в её дыхание.
   - Спит, - доложил.
   - Спит?
   - Да, вроде...
   Перевернув её набок, начал связывать ей руки  сзади. Внезапно замер. Ладонь его скользнула к ней в карман. Вытащил флакон. Не вставая с колен откупорил, понюхал. Быстро поднялся, вернулся к костерку. Ещё раз понюхал. В изумлении передал флакон старшему.
   - Никак опий.
   Старший понюхал. Залез в горлышко пальцем. Облизал.
   - Опий.
   Далее Микена слышала удивлённые и восторженные выкрики воинов по поводу чудесной их находки и по поводу качества опия.
   - Теперь понятно почему она до сих пор дрыхнет, -сделал открытие Лик. - Ногу-то видать сильно ей зашибло, там на стройке. Вот ихний Марсий и напоил её. Чтоб не болела нога-то. Понял? Во как.
   - Ладно, ладно - умник. Иди свяжи её.
   Лик подошёл, заржал.
   - Ну и ну. Ну и перевязочка. Ты только глянь чего ей этот придурок ихний знаменитый Марсий   понавертел. Целую тыкву на ноге соорудил! Во дурак!
   Микена внутренне вскипела. Едва удержалась, едва не подпрыгнула: "Да что ты в этом понимаешь! Сам дурак! Гипс от простой повязки отличить не можешь, а об Марсии ещё чего-то судишь. Скотина."
   Молодой воин, торопливо связавая ей руки, ревниво поглядывал в сторону старшего своего товарища. Который, запрокинув голову, вожделенно приник о-нибудь уцепиться. Но уцепиться было не за что. Так и сползала в темноту, отчаянно пытаясь тормозить ладошками, вжимаясь всем телом в поверхность скалы. Затем настала пустота. Кругом одна только чернота. Микена падала в пустоту. Но недолго, лишь  мгновение. Затем - чувствительный удар в бок. И её отбросило от отвесной стены. Потом она падала несколько дольше...
   ...Оглушительный шелест листвы...Треск ломаемых сучьев... Её крутит в разные стороны, туда-сюда. Вверх тормашками. Ветки стегают по спине. Вновь её перевернуло. И она, в нормальном, в вертикальном положении, каснулась ногами твердой поверхности. Весьма ощутимо. Так, что боль от загипсованной её ступни пронзила всю её от пятки до самой  макушки. Так, что скулы свело. Потом опять вверх. Потом опять удар пятками о землю - послабже, но всё равно, так, что в зубах заломило. Затем ещё некоторое время она раскачивалась вверх-вниз, просто так, не соприкасаясь с земной поверхностью...
   ...Давно прекратилось всякое движение. Но она, тараща выпученные глаза, широко открывая рот, всё никак не могла вдохнуть воздуха. От пережитого ужаса в груди произошёл какой-то спазм, и когда  наконец получилось вздохнуть, закашлялась, задёргалась, и подол её платья, которым она  зацепилась, угрожающе затрещал.
   То что она свалилась с довольно-таки приличной высоты, Микена понимала пока как-то смутно. Ей причиняло беспокойство её задранное платье. Длинный подол зацепился за сухой и острый сук где-то над головой, а спереди платье скаталось под грудью. И она висела на этом суку практически обнажённой. Имелась конечно набедренная повязочка. Аккуратная беленькая набедренная повязочка.
   Попыталась одёрнуть подол. Ничего не получилось. В панике, энергично стала раскачиваться  на суку, дрыгая ногами и размахивая руками.
   Трещала толстая ветка, трещало платье. Всё сильнее и сильнее. Платье не выдержало первым, и Микена грохнулась на жёсткую каменистую землю поросшую невысокой сухой травой. Оставив на суку выдранный ласкут. Больно ударившись коленкой.
   Незамедлительно поползла на четвереньках вперёд. И ползла до тех пор, пока не стукнулась головой о каменную глыбу оказавшуюся на её пути:
   - Уйй... - пискнула.
   На лбу, под прижатой ладонью взбухала, росла приличная шишка. Этот удар вернул её в реальность.  Прогнал шок в котором она пребывала до этого. Вновь разболелась голова. И не только голова. Болело ещё и колено. - Обе ноги, стало быть, теперь никуда не годятся. - Саднили сбитые, ободраные до крови, её локти. Невпорядке было что-то со спиной. Бок, которым она соприкаснулась с чем-то там наверху в самом начале падения, не болел. Но по нежной её коже словно прошлись наждаком в этом месте. И малейшие прикасновения одежды обжигали, и весьма чувствительно, бедный ободранный её бок.
   Отняв ладонь от шишки, нашарив в темноте валун на который она налетела, опираясь на него, поднялась на ноги. Толком ничего не соображая, двинулась вперёд. Придерживаясь о шершавую каменную поверхность в стороне справа. Во мраке кромешном. Выпрямившись, и не делая резких движений. Под уклон. - Голова разваливается. Любое резкое движение и, незамедлительно увесистая дубинка мягко прикладывает ей сзади по затылку. А если сразу ещё одно неловкое движение, то уже и не мягко.
   Скоро идти стало некуда. Впереди выросла скала.  Справа - нависла отвесная каменистая круча. Слева - обрыв. На этот раз она была осторожна и не свалилась в обрыв.
   Скалу, преградившую ей путь, посередине разрезала расщелина. Трещина, в которую можно протиснуться. Эту пустоту Микена отметила когда на ощупь продвигалась вдоль скалы к обрыву. Решила разведать. Полезла: "Возвращаться назад? Нет уж."
   В узкой расщелине приходилось передвигаться то на четвереньках, то ползком. То карабкаться вверх на вырастающие на её пути булыжники с неё ростом, и сползать с них, вниз головой.
   Путь оказался недолгим. Скоро выползла на свободное пространство.
   За время пока ползла, небо немного посветлело.  Лунный свет понемногу пробился сквозь разрывы тяжёлых облаков. Но освещал пока лишь сами облака. Впереди, всё равно ничего не видать. Однако понятно, что она находится на дне ущелья. Очевидно, на дне русла недавно высохшего ручья.
   "Идти надо под уклон. И всегда под уклон. И нечего тут зря и голову ломать." - И она пошла. Но через пару шагов наступила загипсованной ногой на что-то круглое, которое катнулось. И она со всего размаху уселась на это круглое: "Так больно!.."
   Это падение оканчательно её доканало. И она разревелась: "Всё против меня!"
   Ей-то мечталось, что вот выйдет она из пещеры и пойдёт себе в Аргос. "Ну и что же что калека? Доковыляю как-нибудь". А что она имеет сейчас? - У неё всё болит. На ней живого места нет. И башка трещит, раскалывается: "Как идти?!"
   - Гады поганые. Подсунули под нос вонючку. Вот погодите, вот погодите. Получите. Прокл вам наковыляет! И Эвмед надаёт. Напинает куда надо.
   Проплакавшись обнаружила под собой то, на что она так больно уселась. Оказалось, что это её палка. По какой-то немыслимой, замона конечно всё делала не так. Тем не мение, вполне успешно и быстро, пробралась к выходу.
   Сама и не заметила, как оказалась на воле. Позади - чёрный зев пещеры, напротив - ночная панорама Данаиды простирающаяся перед ней с высоты   птичьего полёта. Необъятная даль которую ей предстоит одолеть. Колотилось сердце, и удары эти отдавались в больной её голове, так, будто  увесистая дубинка колотит её сзади по темячку.
   Микена спешила. Пока тёмное облачко не наползло на луну, озираясь по сторонам, пыталась по быстрому сориентироваться. По очертаниям гор пыталась понять в какой стороне Аргос.
   Никогда она не бывала в Данаиде. Но на то она и царевна что бы знать географию. Определила что до посёлка Данаи её не довезли. Речка, которую они перебрели, это прохладноводный Инах - граница между Арголидой и Данаидой. И речка, должно быть, не так уж и далеко.
   Успела разглядеть дорогу далеко впереди. Которая местами проглядывала петляя и змеясь между холмов. Вот только как ей спуститься с этой скалистой горы, не успела понять. Облачко наехало на луну окончательно. И стало темно как в пещере из которой она только что выбралась. - Ничего не видно, темнота только одна.
   Бежать она решила всё-таки в Аргос.
   Хоть и соблазнительно устремиться в противоположную сторону: "Вдруг Данаи совсем рядом?" - Но об этом нечего и думать. Может рядом, а может и не рядом. К тому же, раз наведалась, так нельзя тогда и не предстать пред царём Данайским. А царь кто? Менелай. В таком-то виде предстать пред Менелаем. Среди ночи. Ну уж нет. Бежать надо в Аргос. И достаточно лишь достигнуть реки. А за речкой наша територия: "Вот пусть они попробуют поймать меня там!" - Да они и не сунутся. Ясно ведь что с вечера везде её ищут. Всем городом.
   Микена с тоскою глядела на небо затянутое низкими тёмными облаками: "Ну хоть бы на мгновенье проглянула луна." - Она совершенно не понимала как ей спуститься. - Но бесполезно ждать. И время дорого: "Пьяницы эти проснутся с рассветом. Выползут, а всё кругом как на ладони."
   И Микена неуверенно двинулась. В полной темноте. Осторожно, и нащупывая путь палкой, как это делает Марсий когда оказывается в незнакомом месте. - Ох, нелегко Марсию. Ему-то всегда вот так - темно. В Аргосе он всё знает, каждую кочку, каждый камешек. Память у него феноменальная. Если ночь, так по городу он передвигается поуверенней чем иной зрячий. Но здесь, среди беспорядочно громоздящихся валунов, и Марсию трудно было бы отыскать путь. Хоть и привычное для него это дело. А она непривычная. Да ещё и башка разваливается хоть волком вой: "Всё из-за этих сволочей. Нанюхалась ихней гадости. Вот и последствия. От опия так не болит. Тем более от нашего - Аргосского. Наш опий самый чистый!"
   Идти получалось неплохо. И Микена увлеклась. Она всё меньше пользовалась палкой для разведки и всё больше по назначению. Вскоре, просто шла вперёд, опираясь на посох, приволакивая свою гипсуху.
   И поплатилась. Она носила сандалики на толстой подошве, ещё и вовнутрь всегда подкладывала по пять войлочных стелек. Чтобы быть выше ростом. Наступив на маленький камешек нога её обутая в высокий неустойчивый сандалик подвернулась. Загипсованная ступня соскользнула куда-то вниз. Широко взмахнув руками, пытаясь удержать  равновесие, лишилась своего посоха. Палка вырвалась и улетела в темноту. А равновесие удержать всё равно не удалось. Уселась: "Как же я теперь без палки, как мне найти её в темноте?"
   Если бы она думала в это время не о палке, так успела бы наверное среагировать. Но всё решали мгновения. Слишком поздно она спохватилась. Неожиданно обнаружила, что съезжает вниз. Ногами вперёд... На спине. Всё быстрее и быстрее. Платье задирается. Всё выше и выше. Микена рывком перевернулась на живот, распласталась, вжалась в шероховатую поверхность. Попыталась хоть за что-нибудь уцепиться. Но уцепиться было не за что. Так и сползала в темноту, отчаянно пытаясь тормозить ладошками, вжимаясь всем телом в поверхность скалы. Затем настала пустота. Кругом одна только чернота. Микена падала в пустоту. Но недолго, лишь  мгновение. Затем - чувствительный удар в бок. И её отбросило от отвесной стены. Потом она падала несколько дольше...
   ...Оглушительный шелест листвы...Треск ломаемых сучьев... Её крутит в разные стороны, туда-сюда. Вверх тормашками. Ветки стегают по спине. Вновь её перевернуло. И она, в нормальном, в вертикальном положении, каснулась ногами твердой поверхности. Весьма ощутимо. Так, что боль от загипсованной её ступни пронзила всю её от пятки до самой  макушки. Так, что скулы свело. Потом опять вверх. Потом опять удар пятками о землю - послабже, но всё равно, так, что в зубах заломило. Затем ещё некоторое время она раскачивалась вверх-вниз, просто так, не соприкасаясь с земной поверхностью...
   ...Давно прекратилось всякое движение. Но она, тараща выпученные глаза, широко открывая рот, всё никак не могла вдохнуть воздуха. От пережитого ужаса в груди произошёл какой-то спазм, и когда  наконец получилось вздохнуть, закашлялась, задёргалась, и подол её платья, которым она  зацепилась, угрожающе затрещал.
   То что она свалилась с довольно-таки приличной высоты, Микена понимала пока как-то смутно. Ей причиняло беспокойство её задранное платье. Длинный подол зацепился за сухой и острый сук где-то над головой, а спереди платье скаталось под грудью. И она висела на этом суку практически обнажённой. Имелась конечно набедренная повязочка. Аккуратная беленькая набедренная повязочка.
   Попыталась одёрнуть подол. Ничего не получилось. В панике, энергично стала раскачиваться  на суку, дрыгая ногами и размахивая руками.
   Трещала толстая ветка, трещало платье. Всё сильнее и сильнее. Платье не выдержало первым, и Микена грохнулась на жёсткую каменистую землю поросшую невысокой сухой травой. Оставив на суку выдранный ласкут. Больно ударившись коленкой.
   Незамедлительно поползла на четвереньках вперёд. И ползла до тех пор, пока не стукнулась головой о каменную глыбу оказавшуюся на её пути:
   - Уйй... - пискнула.
   На лбу, под прижатой ладонью взбухала, росла приличная шишка. Этот удар вернул её в реальность.  Прогнал шок в котором она пребывала до этого. Вновь разболелась голова. И не только голова. Болело ещё и колено. - Обе ноги, стало быть, теперь никуда не годятся. - Саднили сбитые, ободраные до крови, её локти. Невпорядке было что-то со спиной. Бок, которым она соприкаснулась с чем-то там наверху в самом начале падения, не болел. Но по нежной её коже словно прошлись наждаком в этом месте. И малейшие прикасновения одежды обжигали, и весьма чувствительно, бедный ободранный её бок.
   Отняв ладонь от шишки, нашарив в темноте валун на который она налетела, опираясь на него, поднялась на ноги. Толком ничего не соображая, двинулась вперёд. Придерживаясь о шершавую каменную поверхность в стороне справа. Во мраке кромешном. Выпрямившись, и не делая резких движений. Под уклон. - Голова разваливается. Любое резкое движение и, незамедлительно увесистая дубинка мягко прикладывает ей сзади по затылку. А если сразу ещё одно неловкое движение, то уже и не мягко.
   Скоро идти стало некуда. Впереди выросла скала.  Справа - нависла отвесная каменистая круча. Слева - обрыв. На этот раз она была осторожна и не свалилась в обрыв.
   Скалу, преградившую ей путь, посередине разрезала расщелина. Трещина, в которую можно протиснуться. Эту пустоту Микена отметила когда на ощупь продвигалась вдоль скалы к обрыву. Решила разведать. Полезла: "Возвращаться назад? Нет уж."
   В узкой расщелине приходилось передвигаться то на четвереньках, то ползком. То карабкаться вверх на вырастающие на её пути булыжники с неё ростом, и сползать с них, вниз головой.
   Путь оказался недолгим. Скоро выползла на свободное пространство.
   За время пока ползла, небо немного посветлело.  Лунный свет понемногу пробился сквозь разрывы тяжёлых облаков. Но освещал пока лишь сами облака. Впереди, всё равно ничего не видать. Однако понятно, что она находится на дне ущелья. Очевидно, на дне русла недавно высохшего ручья.
   "Идти надо под уклон. И всегда под уклон. И нечего тут зря и голову ломать." - И она пошла. Но через пару шагов наступила загипсованной ногой на что-то круглое, которое катнулось. И она со всего размаху уселась на это круглое: "Так больно!.."
   Это падение оканчательно её доканало. И она разревелась: "Всё против меня!"
   Ей-то мечталось, что вот выйдет она из пещеры и пойдёт себе в Аргос. "Ну и что же что калека? Доковыляю как-нибудь". А что она имеет сейчас? - У неё всё болит. На ней живого места нет. И башка трещит, раскалывается: "Как идти?!"
   - Гады поганые. Подсунули под нос вонючку. Вот погодите, вот погодите. Получите. Прокл вам наковыляет! И Эвмед надаёт. Напинает куда надо.
   Проплакавшись обнаружила под собой то, на что она так больно уселась. Оказалось, что это её палка. По какой-то немыслимой, замысловатой траектории  она угодила сюда. Крепко вцепилась в неё, осознав, что это очень полезная для неё находка. Ободрилась: "Значит боги не забыли меня!"
   Опираясь на посох, поднялась. Утирая слёзы, гнала прочь обиду. - Во что бы то ни стало надо идти. Только вперёд. Боль, слёзы - всё это подождёт: "Когда окажусь дома, тогда пожалуйста - рыдай, хоть зарыдайся, кричи - хоть закричись. А сейчас - только идти. И не останавливаться. Это самообман, что, вот мол, постою, передохну, а потом отдохнувшая ещё больше преодолею. Преодолеть чего-нибудь можно только если идти. И поменьше думать! Стоять, размышлять - так как раз и расквасишься. А думать не о чем. Вперёд двигать надо!"
   И Микена пошла. Не останавливаясь и не отдыхая.  Падая, съезжая с каменистых склонов по жёсткому щебню. Однажды катилась с кручи кувырком. Но всякий раз поднималась и сомкнув губы в ниточку, не останавливаясь, продолжала свой героический спуск. А когда гора осталась позади, также, не останавливаясь, двинулась туда где, как она предпологала, пролегла дорога.
   Луна окончательно проглянула сквозь нависшие тучи. И в наступившем полумраке она могла уже ориентироваться. Продвигалась, не просто напрямик, по кочкам и рытвинам, по густому бурьяну в пояс. А вполне целенаправленно. Запомнила эту местность когда рассмаривала её сверху.
   Но заканчивалось терпение, заканчивались силы. - Она давно бы должна выйти на дорогу, а дороги всё нет. - Беспокоилась: "Не заблудилась ли?" - И когда на пути перед ней выросла рощица старых акаций, не стала её обходить, а отчаянно устремилась напролом. Решив, что это и есть придорожная лесополоса.
   Углубляясь в чащу, понимала, что напрасно она так сделала. В сгустившейся темноте ветви больно хлестали по лицу. Приходилось пригибаться, и в густой траве передвигаться на четвереньках: "А вдруг тут змеи?!" - От закравшейся этой мысли поползла уже ничего не соображая. Не заметила как вынырнула на дорогу. Поняла что достигла своей цели только на другой её стороне. На обочине застыла на коленях: "Вот что значит - змей бояться. Не остановись   вовремя, и где бы я сейчас была? А, интересно, волки здесь водятся?.."
   В Арголиде волков сейчас нет. Двоих волков что набросились на них с Марсием в начале весны Прокл с  Эвмедом выследили: "И разбойников у нас нет." - Впрочем, разбойников можно не опасаться. Спят они ночью, разбойники. А всякое зверьё, что ж, у неё есть палка. К тому же лето. Волкам, летом, нет нужды промышлять вдоль дороги.
   Поднявшись на ноги, с негодованием обнаружила, что лесополоса, которую она так мужественно и с полным напряжением сил преодолела, заканчивается шагах в пятидесяти от неё. В той стороне в которую ей и нужно идти. Достаточно было лишь чуть обогнуть, и она втрое раньше оказалась бы на дороге. И сил осталось бы больше. - Дело ведь не в лени. Она совсем калека, на обе ноги, на обе руки. Пятьдесят шагов, это топать и топать. - Поборов последнее искушение: "Может Данаи всё-таки совсем рядом?" - Решительно повернулась спиной к северу, и двинулась на Аргос.
   Выяснилось, что ходить она совсем не умеет. До этого она передвигалась по неровной пересеченной местности то ползком, то на четвереньках или согнувшись в три погибели. Сейчас, на дороге, встав прямо, можно достичь значительно большей скорости. Но для этого требуется некоторая снаровка. И все эти лишние пятьдесят шагов о которых она так досадовала посвятила тренировке.
   Постепенно выработался оптимальный ритм и способ её передвижения:
   На пару шагов вперёд устанавливается конец  посоха. Крепко, надежно. Так чтобы не подвёл, не соскользнул на неровности. - Наваливаемся на посох. Основная нагрузка на правую руку, и потому, происходит прострел в ушибленном правом локте. В момент этого прострела - подтягивание загипсованной ноги на один шаг волоком.
   - Шккррык-к...
   И, быстро-быстро, вслед, перемещение другой, здоровой ноги, которая с распухшим коленом. Перемещение этой ноги должно производится под правильным углом, и с правильной постановкой, в   последующем, её стопы, так, чтобы колено не слишком было потом нагруженно. Затем, не медля, используя инерцию, навалившись на посох двумя руками, задействуя и мышцы спины, перенос гипсухи с отрывом от поверхности дороги. И только в самом конце с небольшим приволоком.
   - Шкрр...
   При этом происходит прострел уже в левом локте сопровождаемый ноющей болью в спине. Импульс боли поднимается снизу-вверх от распухшего колена и ударяет в больную голову.
   - Бум...
   Но прерываться нельзя, ни в коем случае. Сразу же, после - "бум", переставляем здоровую ногу, условно конечно, то есть, не загипсованную. От загипсованной ступни, через всё тело, пробегают импульсы. И заканчиваются в голове.
   - Бум-бум-бум...
   И когда "здоровая нога" устанавливается немного впереди посоха, и более или мение удачно, завершается всё это одним большим "бумом". Если не очень удачно - нога попала в ямку или, наоборот, на кочечку, посох соскользнул, или ещё что, тогда это очень большой - "БУМ", или двойной - "БУМ-БУМ", так что искры в глазах проскакивают.
   Всё. Цикл завершен. То что во время всех этих передвижений платье касается ободранного бока, и всякий  раз, при этом, там происходит ожёг, это не в счёт. Итак:
   Посох вперёд - нога правая "шккррык-к", и прострел в правом локте. Левая нога пошла... Прострел в левом локте, боль во всем теле, в голове - "бум-бум". Ещё одно судорожное движение, в голове - "БУМ-БУМ". Искры из глаз. Конец цикла. Всё... И опять...
   "Если бы не болела голова..." - Другие желания исчезли, все до одного. Всякие "мелкие боли" - в суставах рук и ног, синяки и ссадины на спине, ободранный бок, всё перекрывалось начисто, одной сплошной, нескончаемой и неуёмной, головной болью. И когда сыпались искры из глаз, и головная боль становилась совершенно нестерпимой и непереносимой, но вскрикнуть, всхлипнуть, не было сил: Все силы задействованны на перемещение - вперёд и вперёд. Жалобно поскуливая - вперёд и вперёд. Судорожные нервные движения - ещё один цикл, и ещё один цикл...
   То ли луна вновь скрылась за тучи, то ли в глазах потемнело. - Но не останавливаться: Шккррык-к - нога правая, хлоп сандалик - левая, шкрр - правая, хлоп - левая. И так без конца. - Уже приличная скорость! Почти как у нормального человека. Почти, это значит раза в два помедленнее. Но вполне ощутимое продвижение. Главное не запнуться и не упасть. Подниматься - так больно. И тяжело. Уж это она помнит. Главное идти. Когда идёшь, каждая боль - в локте, в колене, и так далее, ожидаема, предсказуема. А вот когда поднимаешься с четверенек, так неизвестно откуда что врежет:
   "Пожалуй, это всё-таки в глазах темно, а не луна скрылась. Наоборот, должно бы уж развиднеться. Утро скоро." - Микена осознала это слишком поздно. Обморок настиг её внезапно. - Слабость, холод. Противная дрожь во всём теле. - И она не смогла сделать шаг. Словно какая-то внешняя сила шатнула её. И она почувствовала что падает. На пол пути до поверхности земли сознание окончательно покинуло её. И она упала лицом в дорожную пыль, даже не успев выставить ослабевшие руки вперёд. Плашмя. Со всего размаху...
   ...Всё так же болела голова... Лицо её покоилось в липкой, теплой, противной грязи: "Как свинья я." -Попробовала приподняться на локтях. - Надо во что бы то не стало оторвать голову. - Приподнялась. И в тот же миг, острая боль пронзила всю её, от пяток до темяни. И она едва опять не уткнулась в то противное что было под ней. Но брезгливость победила боль, и со стоном ей всё же удалось привстать на колени.
   Поняла, что там, внизу, кровь. - Разбила нос. Когда упала. - С трудом приоткрыла глаза: "Долго же я провалялась." - Из носа опять закапало. Закапало, закапало и, кровь - жидкая, горячая, потекла тоненькой струйкой...
   "Но ведь уже совсем светло! Всё кругом видать. А я тут..." - Дотянулась до палки. Напрягая все силы какие есть, поднялась. Сквозь красную муть в глазах распознала гору с которой она сегодня катилась. Подобрав подол платья, вяло отёрла им кровь с лица.
   Шмыгнула, пытаясь унять кровотечение. - Плохо видно. Но кажется, там, на горе, пока всё спокойно.
   Опираясь на посох, переступая на месте, торопливо переставляя ступни ног, развернулась. Продолжила свой путь. Постепенно исчезла кровавая муть, и в глазах прояснилось. Предметы на которые натыкался её взгляд стали не размытыми, а наоборот - резко очерчеными. - Краешек солнца выглядывающий из-за гор какой-то фантастический. Всё кругом какое-то нереальное. Ни звука. Только:
   - Шшккррык-к...хлоп. Шкрр...хлоп... - Снова и снова.
   После продолжительного неожиданного её отдыха, долгого её забытия, ей вовсе не полегчало. Ну, может, чуть-чуть. За счёт того что нос разбила и из неё вытекло изрядное количество крови. - Пустила    кровь. Сбросила давление. - Но идти всё так же трудно. Утро жаркое, душное. - Скоро солнце взойдёт и начнёт жарить.
   Дорога виляла, петляла меж холмов то вверх, то  вниз. Перед каждым подъёмом хотелось верить, что вот, после этого изнурительного, тягучего подъёма пред ней откроется страстно желаемое ею: Прохладные воды горного Инаха. - В эту пору воды Инаха ледяные, питаются тающими снегами с горных вершин. Если спуск к реке окажется крутым, то можно лечь поперёк дороги, и катиться, катиться. Как бревно. Пока в речку не закатишься. В ледяной воде - лежать, лежать. Блаженство. И пить, пить. Окунуться с головой. И тогда голова перестанет болеть.
   Но после каждого взятого с разгону пригорка её ожидало горькое разочарование. Перед ней простиралась лишь всё та же дорога под уклон. Или не под уклон, а скрывающаяся за очередным холмом.
   Постепенно, у неё открылось, что называется, второе дыхание. И она шла и шла, не отдыхая, не останавливаясь. Но когда солнце окончательно взошло, её исстрадавшееся тело которому она беспощадно не давала отдыха восстало, взбунтовалось. Ей ещё хватало воли преодолевать боль и свинцовую усталость, но плоть уже не желала  мириться. Терпеть это издевательство. В глазах появились чёрные точечки. Она уже знала чем всё это закончится и успела сманеврировать. Упала не посреди дороги, а в придорожную полынь. Душную и пыльную. И падение это было вполне контролируемым. Не носом в землю, как в прошлый раз.
   Завалилась на бок, не подвернув ноги, не  ударившись. Выстелилась.
   Сознание не оставило её полностью. Связных  мыслей, конечно, не было и в помине. Но: Противная дрожь и слабость, холод и тошнота. Всё это она чувствовала. Знала что идёт время. И понимала сколько его уже прошло.
   Когда смогла открыть глаза - всё кругом мутное. Но не в багровых тонах. Предметы все - или серенькие, или чёрные. Удалось приподнять голову. - Это необходимо, чтобы кровь отхлынула. Всё равно, голова, конечно, не перестанет болеть. Но если её не приподнять - так лопнет...
   В глазах прояснилось мгновенно:
   На вершине скалистой горы, напоминающей своими очертаниями задумчивого сгорбленного беркута, показалась маленькая фигурка размером с крупного муровья. Рядом появилась ещё одна. - Возбуждённо жестикулируют своими лапками-ручками, бегают туда-сюда. Вдруг - застыли...
   С такого расстояния, конечно, невозможно что-нибудь разглядеть. Но она увидела, ещё явственней чем наяву. Отвратительную морду младшего - Лика. Который наставил свой грязный указательный палец в её сторону. Омерзительную рожу старшего - Евтихида. Вытаращившегося. И взгляд его так же устремлен в её направлении. И оба разом орут: "Вон она!"
   Фигурки там на горе засуетились, засуетились, и исчезли. Микена увидела их ещё раз, когда они промелькнули между валунов: "Быстро бегают..." - Но теперь и ей надо спешить, хоть и до этого она отнюдь и не в развалочку топала.
   И она "побежала".
   Движения её сделались порывисты и неточны, и первое время она двигалась зигзагами по всей   ширине дороги. Переваливаясь с боку на бок. Вздрагивая, когда запиналась. Напоминая покалеченную паучиху у которой пара лапок оторваны, пара сломанны.
   Но скоро выровнялась. Обрела вновь, выработанный ею за ночь ритм:
   - Шккррык-к - хлоп. Шкрр - хлоп.
   Только всё это в убыстренном темпе.
   Сердце бешенно колотилось. В голове нескончаемый гул и боль. Но ни о каких обмороках больше не может быть и речи. И когда пришло время вновь ей свалиться, она не упала. Стиснув зубы, продолжала движение. Сила воли её стала безграничной. И как не бунтовала её плоть, как не возмущалась, Микена всё шла и шла.
   Незаметно и боль, и непреодолимая усталость уменьшились, а затем, и совсем исчезли. И она это скорее не почувствовала, а узнала. Она продолжала двигаться, но не в забытьи. Напротив, мысли её перестали беспокойно метаться, стали упорядоченными. И воспринималась эта перемена как само-собой разумеющаяся. Стало две Микены. Одна внизу, продолжающая ковылять, переставлять лихорадочно, больные свои ноги. Другая Микена наблюдала за всем этим сверху. Причём, та, которая над головой, не чувствует ни боли ни усталости. Да и само понятие - чувствовать, для неё не имеет смысла. Смотрит, и нет в ней ни жалости, ни какого-нибудь, хотя бы малого, соучастия.
   А та что внизу, представляет из себя жалкое зрелище; Лицо всё перемазанно кровью, нос распух, локти посбиты и слегка кровоточат, губы спеклись, растрескались, язык во рту раздулся и дышать трудно, платье её, когда-то белое, сзади всё разодранное, всё в грязи, а спереди ещё и обильно заляпано засохшими бурыми пятнами крови...
   Первое время - лишь удивление:
   - Это - я?.. Это - я?..
   Затем:
   - Да. Это я...
   И хоть бы посочувствовала. Но - полное  безразличие. Лишь некоторая весёлость пополам с иронией:
   - Да, это я... Ну и растрёпа.
   Микена, которая внизу совершенно ясно осознала свою связь с той другой, и поняла как-то разом, и отчётливо: "Да что ж это такое! Я что, умираю?" - Та что сверху спокойно ответила ей:
   - Да. Умираешь.
   Микена, которая внизу, запротестовала отчаянно и страстно: "Но я не хочу! Я не хочу! И нельзя умирать. За меня и за мёртвую потребуют выкуп!"
   Той что сверху было абсолютно всё равно, в смысле того что, ей - "нельзя". Но вот это, её, с чувством произнесённое - "Я не хочу!", нежелание умереть, такое страстное и горячие, оказалось значительным. И Микена перестала видеть себя сверху.
   Вернулась боль, вернулись все ощущения. Но всё равно её оставалось - две. То второе, было теперь в ней самой, но отдельно, как некий бесстрастный разум. И этот равнодушный разум насмешничал над ней. Причём, не было в этих насмешках никакого юмора. Было этакое ехидство:
   - Ползёшь? Ползи, ползи. Экая ты неуклюжая!
   Так обидно...
   И ещё. Опять:
   - Ну и растрёпа, ну и растрёпа...
   И это мешало. И злило. Предстоял длинный тягучий подъём. - Но за ним... За ним теперь уж точно речка. Её не может не быть там. - Микена поднималась. Не хотелось признавать. Она обманывала себя до этого. Насчёт того, что после подъёма, вдруг да окажется крутой спуск, и она сможет лечь поперёк дороги, и катиться сама-собой. Никакого крутого спуска быть не может. Это ей подсказал тот её беспристрастный разум, безжалостно и неприрекаемо. Она бывала на берегу Инаха. С територии Арголиды дорога под небольшим уклоном скрывается в речке, и вынырнув, спокойно, полого, поднимается вверх уже на Данайской територии. Так что когда она преодолеет этот нескончаемый крутой подъём ей ещё потом до воды предстоит идти и идти.
   Впрочем, что тут расстраиваться. Прежде чем катиться, надо упасть. А падать ей всё равно нельзя. Если она ещё раз упадёт, то это уже насовсем. Что толку - ну упала, ну покатилась, в речку-то всё равно тогда закатишься мёртвой. Но, с другой стороны, всех и сил-то осталось только на то чтобы преодолеть эту кручу. До вершины десять шагов. Это пять циклов. А дальше - всё. Выходит - всё было напрасно.
   Обида, отчаяние захлестнули её: "Важности государственные! А я отдувайся за вас, за всех. Одна!"
   Глядела под ноги. Не хотелось глядеть вдаль, и страшно. - Вдруг, там, за пригорком, речки всё равно нет. - Одолев подъём, только тогда взглянула. - Никакой речки нет. Впереди - дорога. И даже не под уклон. Скрывается за каменным выступом небольшой рыжей скалы нависающей по краю дороги. - Может быть за этим выступом? Всего тридцать шагов. - Но голова её стала клониться, и всё кругом поплыло, закружилось.
   В этом кружении глаза её выхватили неприметную фигуру бродяги, привалившегося спиной к скале. И головокружение прекратилось.
   Бродяга поднял голову, взглянул, начал привставать. Микена двинулась в его сторону. - Значит всё было не напрасно! Хоть это. Это уже кое- что.
   Ей так понравилось его место в тенёчке: "Ишь, удобно устроился." - Желая занять его место поскорее, попробовала по ходу движения отогнать его палкой. Ковыляя прямо на него, пропищала еле слышно слабеньким тоненьким голоском:
   - А, ну... иди... отсюда...
   Доковыляла до места. Бродяга ошалело посторонился. Выронив посох, припала щекой к шершавому рыжему камню. Сползая вниз, разворачивалась, так, чтобы, когда усядется, привалиться спиной к скале. Все эти движения она зарание просчитала, и всё ей удалось. Довольно легко. Потому что бродяга ей помог. Когда она начала сползать, подхватил её подмышки и усадил на своё место.
   Микена эту помощь и не почувствовала, она уже ничего не воспринимала. Воля её сосредоточилась на том, чтобы успеть объяснить этому человеку, что он должен делать. Мыслила она нормально. Более или мение. Да только сказать толком плохо получалось. Язык едва ворочался, не слушался совсем. Получались какие-то нелепые обрывки полуфраз:
   - Беги в Аргос... Там расскажешь... И никому не вздумай рассказывать! Эвмед и Прокл. Им. И отцу...
   Ничего не получалось. Да ещё и незнакомец этот, перебил её.
   - Эвмед?
   Это имя для него, оказалось, что-то значило.
   Микена торопливо продолжала. Говорила быстро, так, чтобы не дать тому и рта раскрыть. - Если пойдут расспросы, разговоры. Ничего она тогда не успеет.
   - Беги в Аргос. Скажешь отцу. Всё подстроено. Не разбойники меня похитили. Да... Вот так... Дело это - политическое.
   Наконец-то ей удалось выразить то что хотелось: "Именно так. Дело ведь секретное. Никто не должен ничего знать. А отец поймёт."
   Бродяга что-то говорил, спрашивал. Но не было сил реагировать. Проваливалась - то ли в обморок, то ли в  смерть: "Как болит голова! О, Боги! Как болит голова." - Но один вопрос заставил её напрячься.
   - Кто твой отец?
   "Да, это важно. Он ведь не знает." - Разлепила спёкшиеся губы.
   - Царь Биант...
   Неожиданно громко, словно в самое ухо крикнули, прозвучал возглас. Удивлённый, и вместе с тем, растерянный:
   - Так ты царевна Микена!
   Этот возглас её чуть не убил. Микена жалобно заскулила, глотая слёзы.
   - Ну чего ты кричишь. Кричишь. Голова. У меня так болит голова. Не кричи... Но беги же. Беги. Прячься...
   Но тот не отходил. Схватил фляжку. С досадой бросил её. Микена ещё издали заприметила эту фляжку, маленький кувшинчик с узеньким горлышком оплетёный тоненькими ивовыми прутиками, но ещё тогда с отчаянием и с горечью поняла что она пуста. Этот бродяга всю её выдул, пока она поднималась вверх в гору. Между тем он всё ещё бестолково топтался на месте.
   Из последних сил она простонала:
   - Да беги же ты. Тебя убьют. Ты свидетель. Они сильные воины. И не простые.
   Услышала топот ног. Там, внизу. - Совсем уже рядом. Приближаются. - Микена едва шевеля губами выкрикнула, как ей показалось. На самом деле вряд ли он услышал то, на что она израсходовала последние свои силы.
   - Бестолковый, бестолковый. Бестолочь. Дурак какой-то. Беги. Беги...
   Не в силах поднять веки видела лишь небольшое пространство перед собой. Неимоверным усилием воли удалось раскрыть глаза пошире. И увидела, как он пошёл прочь. Неуверенно оглядываясь. И вышел на центр дороги.
   "О, Боги! Да что ж это за бестолочь-то такой!"
   А затем... Микена не поверила глазам. Он пошёл туда, вниз. Навстречу этим воинам.
   В глазах у неё заплясали маленькие чёрные точечки. Которых становилось всё больше. И сами  они становились всё больше... Всё стало чёрным. Наступила кромешная темень и абсолютная тишина.
   Вода проникла за шиворот и тоненькой струйкой устремилась вниз по позвоночнику между лопаток. - А до этого вода лилась ей на макушку. Звук был такой:
   - Буль-буль-буль-буль-буль-буль, буль, буль. Уу-ук, уу-ук, у-к, у-к, ук.
   Потому что из горлышка фляжки сверху и на макушку. Тогда она ещё ничего не слышала. Но сейчас знает это. Значит - запомнила.
   Всё - какой-то хаос: Время - само по себе, мысли - сами по себе, вода сверху - сама по себе, память - сама по себе...
   Ресницы её дрогнули. Увидела ноги шагающие к ней. Почувствовала ладонь на затылке. Пальцы сзади сомкнулись, ухватили её за мокрые волосы. Приподняли её голову.
   Дальше:
   ...Микена видит руку... В ладоне этой руки чаша приличных размеров. Рука с чашей отводится назад. Затем, стремительно приближается. И. Вода с шумом, и с силой выплёскивается... Прямо в лицо!..
   "Да это что ж такое!!! А до этого, выходит, ещё и сверху водой поливал. И ведь знает же что я царевна. И всё равно. В лицо. Со всего размаху!" - Микену до глубины души возмутило такое обращение. Но ничего она не могла поделать. Возмущаться она пока могла только мысленно.
   И что-то сделалось со временем. Оно стало идти как-то по другому: Вот, эти ноги. Куда-то удалились. И вдруг опять приближаются. А ведь их долго не было. Кажется, что вот исчез звук шагов и сразу вновь появился. Тишина которая была между, её как будто не существовало.
   - Буль-буль-буль-буль-отом оно не окупится. Иметь мешок золота и быть мёртвым, такое только дуракам предпочтительней.
   Лик зарычал грозно и с неприязнью.
   - А ты, горгона лысая, хоть понимаешь, с кем разговариваешь? Никто тебя не спрашивает. О сложностях. Вот тебе царевна, какая есть, а дальше - твои заботы.
   Пройт покачал головой.
   - Ни с кем за всю свою жизнь я так подолгу не разговаривал. Можешь спросить у ребят моих. И разумеется, не с тобой я, сопляк, беседую. Впрочем, за горгону лысую, любой другой ответил бы, а ты, ничего, сидишь как сидел. Так что ты, гарпия болотная, угомонись. Понимаю я кто вы такие. Оттого до сих пор и разговариваю. Вежливо, между прочим.
   Поднялся неспеша.
   - Товар ваш, достопочтимые калистяне, подпорченный. И не чуть-чуть, а слишком. Поэтому, Евтихид, имею лишь передать тебе, то, что пожелал нам твой языкастый юноша: "Вот вам царевна, а дальше уж ваши заботы."
   Евтихид перебил его насмешливо.
   - То есть, понимать это следует так: "Прикончьте девчонку. Закопайте её поглубже. И отправляйтесь домой восвояси ни с чем." - А ты, стало быть, и не при чём? Особо следует отметить, что ничего такого ты нам и не советовал. Вслух. Ты даже пальцем к ней не притронулся. Удобно устроился. Свидетелем тайны. Которая стоит подороже самой вот этой малявки.
   Посуровел и, в холодной ярости, неожиданно отрывисто рявкнул:
   - Довольно болтать. Забирай царевну и делай что тебе велено. Нет у тебя выбора.
   Пройт криво и нехорошо ухмыльнулся. Он действительно был человек немногословный. - Раз понятно, что мирно не разойтись, так чего тогда и разговоры разводить.
   Кривая его ухмылка означала сигнал. Все сразу повскакивали на ноги. Лик и Евтихид очутились в полукольце разбойников. В них полетели два ножа.  Отмахнувшись от этих ножей как от назойливых мух воины принялись за дело:
   Лик в два прыжка оказался лицом к лицу с незадачливыми метателями ножей. И его кинжал в два движения вспорол глотки бандитам не успевшим выхватить запасное своё оружие. Евтихид занялся Пройтом и Парменионом. Высоко поднятой ногой пнул Пармениона-Пройтида Данайского в плечо, и тот крутнувшись волчком упал и зарылся носом в землю. В следующее мгновенье горгоньи глаза Пройта вылезли из орбит. Но кроме ужаса и боли в них застыло ещё и удивление и изумление. - Ведь, его кинжал должен оказаться в это мгновение в брюхе Евтихида! - Но всё было наоборот. Внушительный кинжал Евтихида вошёл к нему в живот по рукоять достав до позвоночника. А кинжал Пройта отыскал лишь пустоту.
   Для Микены всё происходило замедленно. Она совершенно отчетливо видела нож летящий в Евтихида, и как этот нож, изменив направление, двинулся в её сторону. Отскочил от гипсухи и  полетел куда-то дальше сверкая лезвием на солнце. И воткнулся где-то позади в мягкую землю обрыва. Под которым она сидела в дурацком своем тюрбанчике, раскрыв рот и вытаращившись.
   К моменту когда ножичек воткнулся позади неё, двое бандитов поверженные Ликом уже падали схватившись за взрезанные свои глотки, а Пройт выпучил жуткие свои глаза и кинжал торчал у него в животе.
   Для Евтихида, опытного и искусного воина, движения его противников воспринимались также как и Микеной - замедленными. Немало всяких придурков вроде Пройта зарезал он на своем веку. И сегодняшняя стычка была едва ли не самой заурядной из тех в которых доводилось ему участвовать. Но когда Пройт повис у него на кинжале как на вертеле, всё пошло как-то не так...
   Парменион, валявшийся у его ног повел себя нелогично. Запахавшись носом в землю он не выронил свой кривой тесак, но вместо того что бы им воспользоваться, чего Евтихид и ожидал, схватил попавшийся под руку камень и заехал им пожилому воину по голени:
   "Вот засранец. Хоть не по коленке. Да-а, старею."
   Вроде бы мелочь, хоть и больно. И нет худа без добра. Ему ведь и так надо припасть на колено. А боль сама его скрючит, и он тогда ещё быстрее всадит кинжал между лопаток обделавшемуся этому говнюку вонючему. Но почему этого до сих пор не сделал Лик? Порешил своих бандюков, и встал истуканом. И ещё. Что-то шелохнулось там в ивняке: "Ох, что-то всё не так. Всё не так." - В довершении, напротив него, под ногами, возникла тень. - А это уже опасность. Кто-то сзади!..
   Евтихид успел понять, что опасность не только сзади, но и сверху. Реакция его была молниеносной, но недостаточной. Отвлекли его - шевеление в кустах, засранец Парменион, приторчавший Лик.
   Кинжал Менелая - царя Данайского, спрыгнувшего с крутого обрыва под которым сидела Микена, пронзил его шею насквозь. Пробил позвоночник и вышел из кадыка спереди. В это мгновенье Лик начал заваливаться. В его глотке торчал Эвмедов метательный нож. И за то время пока он падал, сам Эвмед, вывалился из зарослей прибрежного ивняка, и промчавшись резвым медведем, достиг места закончившейся краткой этой баталии.
   Однако не вполне всё закончилось.
   Обезумевший от ужаса Парменион опять поступил нелогично. Не стал удирать, и метнулся не куда-нибудь в сторону, а ринулся прямо к обрыву. Прямо к Микене. Схватил царевну, приподнял её над землей, приставил кривой свой нож к цыплячьей её шее.
 Заорал:
   - Назад! Назад!
   Завопил в исступлении:
   - Я убью её!!!
   Истерично визжа потребовал, обращаясь к царю Данайскому:
   - Брось оружие!
   Пальцы Менелая разжались. Кинжал воткнулся в землю у его ног. Взопревшие, вдвоём с Эвмедом, они попятились. Не сводя глаз с тоненькой жилки на шее Микены пульсирующей под острием мерзкого кривого тесака. Выпучив глаза, лоснящиеся от пота, шаркая подошвами сандалей, отступали. Мелкими, мелкими шажками.
   Но Микена не сплоховала.
   Ещё до того как Парменион схватил её. Когда только началась вся эта резня. Рука её сама нашла посох который валялся рядом. И она вцепилась в него, и не выпускала. Когда Менелай и Эвмед попятились, она резко откинула голову назад, вжалась всем своим израненным, больным тельцем в потное тело бандита, и ткнула палкой снизу-вверх так, чтобы посох оказался между ножом и её шеей.
   Парменион смотрел только вперёд. Почувствовал как царевна там, внизу, забрыкалась. Нервно поприжал свой тесак к её шее поплотнее.
   Оставил на марсиевом посохе зарубку. На память.
   Менелай мгновенно рванулся вперёд, схватил руку Пармениона, сжымавшую поганый свой тесак, и резко дёрнул на себя. Дёрнул так, что башка того неистово мотнулась из стороны в сторону. Но Эвмедов кулак всё равно не промахнулся. Врезался в морду. И лицевые кости треснули, и лицо вдавилось вовнутрь. Одновременно, кулак царя Данайского обрушился сзади на затылок. И затылочные кости тоже треснули.
   Если бы это была какая-ни. Будет кричать. А рот завязать - так задохнётся. Нос - сам видишь. Не работает у неё нос.
   Лик оборвал его, проворчал:
   - Это ваши проблемы. Придумаете чего-нибудь. Бывает, что всё вдруг пошло наперекосяк.
   Пройт не отвечал. Сидел себе с застывшей ухмылкой, будто и не слышал. Пришлось вступить в разговор Евтихиду.
   - Не дуйся, Пройт. Дело делать, всё равно надо. Что ты намерен предпринять?
   - Ничего, - безразлично ответил тот.
   Повисла напряжённая пауза...
   Пройт пояснил.
   - Дело это с самого начала было дохлым. Неизвестно ведь, есть ли у Бианта сейчас золото. Значит, вероятность получить выкуп - половина на половину. Но если даже и есть, всё равно, не так-то просто его вырвать. Биант, всё-таки. Перехитрит, и не поймёшь где промахнулся. Выходит, что получить чего-нибудь за неё, - кивнул в сторону Микены, - реально, лишь на четверть. Идём дальше: Ходить она не может, дышать не может, значит и без того сложная операция обмена красавицы на золото усложняется. Знаю, знаю. На то я и умный, что бы, как это ты там выразился, предпринять чего-нибудь. Что ж, можно и  предпринять. Чего-нибудь. Да только тогда реальную четверть, о которой я говорил, следует поделить ещё  пополам. Остаётся пол четверти. Не густо? А? А если она сдохнет, что не исключено, так и вовсе - пусто.
   Евтихид набычился. Побагровел. Пройт спокойно продолжил.
   - Но это всё так, арифметика. Понимаешь, Евтихид, хоть никому и не нравится когда похищают детей, однако, тем не мение, получи Биант свою дочку в целости и сохранности, то, как ему нас потом ловить, это, в основном, его дела. Но если вернуть её в таком вот интересном виде, полумёртвую, - усмехнулся, - или, полуживую, это уж как тебе больше нравится, то вся Эллада вздыбится. Царевна-то эта, проказница, личность, можно сказать, легендарная. Везде о проделках её наслышаны. Эллада велика, а спрятаться в ней будет негде. И на Керкире найдутся доброхоты, которые настучат. Вот ты, юноша, - обратился к Лику, - как ты считаешь, почему я, занимаясь всю жизнь лихими делами, и до сих пор жив? А не потому ли что я умный? А? А что значит быть умным? То и значит, что дело делать надо, если оно верное. А если дело дохлое, то никаким золотом оно не окупится. Иметь мешок золота и быть мёртвым, такое только дуракам предпочтительней.
   Лик зарычал грозно и с неприязнью.
   - А ты, горгона лысая, хоть понимаешь, с кем разговариваешь? Никто тебя не спрашивает. О сложностях. Вот тебе царевна, какая есть, а дальше - твои заботы.
   Пройт покачал головой.
   - Ни с кем за всю свою жизнь я так подолгу не разговаривал. Можешь спросить у ребят моих. И разумеется, не с тобой я, сопляк, беседую. Впрочем, за горгону лысую, любой другой ответил бы, а ты, ничего, сидишь как сидел. Так что ты, гарпия болотная, угомонись. Понимаю я кто вы такие. Оттого до сих пор и разговариваю. Вежливо, между прочим.
   Поднялся неспеша.
   - Товар ваш, достопочтимые калистяне, подпорченный. И не чуть-чуть, а слишком. Поэтому, Евтихид, имею лишь передать тебе, то, что пожелал нам твой языкастый юноша: "Вот вам царевна, а дальше уж ваши заботы."
   Евтихид перебил его насмешливо.
   - То есть, понимать это следует так: "Прикончьте девчонку. Закопайте её поглубже. И отправляйтесь домой восвояси ни с чем." - А ты, стало быть, и не при чём? Особо следует отметить, что ничего такого ты нам и не советовал. Вслух. Ты даже пальцем к ней не притронулся. Удобно устроился. Свидетелем тайны. Которая стоит подороже самой вот этой малявки.
   Посуровел и, в холодной ярости, неожиданно отрывисто рявкнул:
   - Довольно болтать. Забирай царевну и делай что тебе велено. Нет у тебя выбора.
   Пройт криво и нехорошо ухмыльнулся. Он действительно был человек немногословный. - Раз понятно, что мирно не разойтись, так чего тогда и разговоры разводить.
   Кривая его ухмылка означала сигнал. Все сразу повскакивали на ноги. Лик и Евтихид очутились в полукольце разбойников. В них полетели два ножа.  Отмахнувшись от этих ножей как от назойливых мух воины принялись за дело:
   Лик в два прыжка оказался лицом к лицу с незадачливыми метателями ножей. И его кинжал в два движения вспорол глотки бандитам не успевшим выхватить запасное своё оружие. Евтихид занялся Пройтом и Парменионом. Высоко поднятой ногой пнул Пармениона-Пройтида Данайского в плечо, и тот крутнувшись волчком упал и зарылся носом в землю. В следующее мгновенье горгоньи глаза Пройта вылезли из орбит. Но кроме ужаса и боли в них застыло ещё и удивление и изумление. - Ведь, его кинжал должен оказаться в это мгновение в брюхе Евтихида! - Но всё было наоборот. Внушительный кинжал Евтихида вошёл к нему в живот по рукоять достав до позвоночника. А кинжал Пройта отыскал лишь пустоту.
   Для Микены всё происходило замедленно. Она совершенно отчетливо видела нож летящий в Евтихида, и как этот нож, изменив направление, двинулся в её сторону. Отскочил от гипсухи и  полетел куда-то дальше сверкая лезвием на солнце. И воткнулся где-то позади в мягкую землю обрыва. Под которым она сидела в дурацком своем тюрбанчике, раскрыв рот и вытаращившись.
   К моменту когда ножичек воткнулся позади неё, двое бандитов поверженные Ликом уже падали схватившись за взрезанные свои глотки, а Пройт выпучил жуткие свои глаза и кинжал торчал у него в животе.
   Для Евтихида, опытного и искусного воина, движения его противников воспринимались также как и Микеной - замедленными. Немало всяких придурков вроде Пройта зарезал он на своем веку. И сегодняшняя стычка была едва ли не самой заурядной из тех в которых доводилось ему участвовать. Но когда Пройт повис у него на кинжале как на вертеле, всё пошло как-то не так...
   Парменион, валявшийся у его ног повел себя нелогично. Запахавшись носом в землю он не выронил свой кривой тесак, но вместо того что бы им воспользоваться, чего Евтихид и ожидал, схватил попавшийся под руку камень и заехал им пожилому воину по голени:
   "Вот засранец. Хоть не по коленке. Да-а, старею."
   Вроде бы мелочь, хоть и больно. И нет худа без добра. Ему ведь и так надо припасть на колено. А боль сама его скрючит, и он тогда ещё быстрее всадит кинжал между лопаток обделавшемуся этому говнюку вонючему. Но почему этого до сих пор не сделал Лик? Порешил своих бандюков, и встал истуканом. И ещё. Что-то шелохнулось там в ивняке: "Ох, что-то всё не так. Всё не так." - В довершении, напротив него, под ногами, возникла тень. - А это уже опасность. Кто-то сзади!..
   Евтихид успел понять, что опасность не только сзади, но и сверху. Реакция его была молниеносной, но недостаточной. Отвлекли его - шевеление в кустах, засранец Парменион, приторчавший Лик.
   Кинжал Менелая - царя Данайского, спрыгнувшего с крутого обрыва под которым сидела Микена, пронзил его шею насквозь. Пробил позвоночник и вышел из кадыка спереди. В это мгновенье Лик начал заваливаться. В его глотке торчал Эвмедов метательный нож. И за то время пока он падал, сам Эвмед, вывалился из зарослей прибрежного ивняка, и промчавшись резвым медведем, достиг места закончившейся краткой этой баталии.
   Однако не вполне всё закончилось.
   Обезумевший от ужаса Парменион опять поступил нелогично. Не стал удирать, и метнулся не куда-нибудь в сторону, а ринулся прямо к обрыву. Прямо к Микене. Схватил царевну, приподнял её над землей, приставил кривой свой нож к цыплячьей её шее.
 Заорал:
   - Назад! Назад!
   Завопил в исступлении:
   - Я убью её!!!
   Истерично визжа потребовал, обращаясь к царю Данайскому:
   - Брось оружие!
   Пальцы Менелая разжались. Кинжал воткнулся в землю у его ног. Взопревшие, вдвоём с Эвмедом, они попятились. Не сводя глаз с тоненькой жилки на шее Микены пульсирующей под острием мерзкого кривого тесака. Выпучив глаза, лоснящиеся от пота, шаркая подошвами сандалей, отступали. Мелкими, мелкими шажками.
   Но Микена не сплоховала.
   Ещё до того как Парменион схватил её. Когда только началась вся эта резня. Рука её сама нашла посох который валялся рядом. И она вцепилась в него, и не выпускала. Когда Менелай и Эвмед попятились, она резко откинула голову назад, вжалась всем своим израненным, больным тельцем в потное тело бандита, и ткнула палкой снизу-вверх так, чтобы посох оказался между ножом и её шеей.
   Парменион смотрел только вперёд. Почувствовал как царевна там, внизу, забрыкалась. Нервно поприжал свой тесак к её шее поплотнее.
   Оставил на марсиевом посохе зарубку. На память.
   Менелай мгновенно рванулся вперёд, схватил руку Пармениона, сжымавшую поганый свой тесак, и резко дёрнул на себя. Дёрнул так, что башка того неистово мотнулась из стороны в сторону. Но Эвмедов кулак всё равно не промахнулся. Врезался в морду. И лицевые кости треснули, и лицо вдавилось вовнутрь. Одновременно, кулак царя Данайского обрушился сзади на затылок. И затылочные кости тоже треснули.
   Если бы это была какая-нибудь феноменально крепкая башка. Но голова у Пармениона-Пройтида Данайского была обыкновенная. Самая обычная, подлая разбойничья башка. Оттого она и расплющилась.
   ...Микена проснулась внезапно. Глаза сами собой широко раскрылись. Некоторое время лежала в темноте глядя в потолок. И вдруг её словно ошпарило. Не в том смысле, что от резкого движения ошпарило ободранный её бок. Нет. Подпрыгнула она потому, что где-то далеко, послышался приглушённый весёлый смех Эвридики, и Эвмед в ответ чего-то там пробасил.
   "В малом мегароне. Вот где это."
   Отпихнула Лисика. Перекатилась к краю постели.
   "Они оказавается там гуляют. Сессиончик устроили. В честь царя Менелая. А я значит тут."
   Слезла с кровати. Встала во весь рост. Подождала когда в глазах прояснится. И двинулась к столу:
   Нога правая пошла - болит коленка левая, Нога левая пошла - болит в ступне правой.
   Добралась до стола. Высекла огонь, руздула искру, запалила лампу.
   "Так. Теперь. Платье. Зимнее, с рукавами." - Выгибаясь и так и эдак, стянула с себя ночную рубашку. Доковыляла до сундука. Затратив немало усилий, и физических, и волевых, облачилась там в платье. Затем отправилась к кровати. Уселась: "Сандалик левый. Хорошо. Догадались почистить." - Обулась. Заприметила Марсиевый посох прислонённый к дверному косяку. Дотянулась. Опираясь на посох привстала. При этом сообразила. И двинулась не к двери, а вновь потащилась к сундуку. Выкапала там круглое бронзовое зеркало.
   Пока устанавливала зеркало на столе, всё тянула время, не желая в него заглядывать. Наконец уселась и взглянула...
   ...Зажмурилась. Приоткрыла глаза, и опять зажмурилась. Набравшись храбрости, посмотрела подольше.
   Но не заплакала.
   Пришлось ещё раз пропутешествовать к сундуку и обратно. Обратно, с холщёвой сумкой наполненной всевозможной косметикой.
   Вновь уселась перед зеркалом:
   "Так. Первым делом - всё хорошенько побелить. В особенности нос и шишку. И ещё, под глазми. Дальше. Губы намазать. Намазать погуще. Чтоб никаких там трещинок и в помине не осталось. Шишку, ещё на раз побелить. И нос. Теперь. Щёки подрумянить. Румянам   здесь делать нечего. Набелила - не прошибить. Значит - губная помада."
   Набелила ещё хорошенько шишку и нос. Подвела глаза и брови угольком. Посмотрелась. Подвела погуще и пожирнее глаза. Чтобы были не глаза, а глазищи. - Одни ведь глаза только и есть. А на всё остальное - смотреть противно.
   Чтобы быть выше ростом приколола побыстрому по бокам наверху головы две огромные алые розы. Закрепила их так чтобы они зафиксировали чёлку прикрывающую шишку. Подхватила посох ставший уже привычным и родным. Задула лампу. И в лунном свете, струившимся в окно, двинулась на выход.
    Ткнула палкой молодого воина свернувшегося клубочком за дверью у её порога. Сделала ему замечание:
   - Такой важный пост тебе, Этеокл, доверили. А ты спишь. Досыпаешь то что ночью не доспал?
   Пошла вперёд отработанным способом передвижения - "шкрык-хлоп".
   - Э-э, царевна. Царевна! - Запоздало пришёл в ужас Этеокл.
   Расставив руки в стороны, реагируя на каждое её движение, но не решаясь прикаснуться к ней, перемещаясь за ней этаким коровьим шагом, пристроился вслед.
   - И нечего за мной ходить. Тебя для чего сюда поставили? Чтобы сообщил всем когда помирать я начну? Так иди и спи дальше. Жива, как видишь.
   В конце коридора остановилась передохнуть. Вдохнуть глубоко не получалось. Слишком туго затянула поясок. - Ничего. Доковыляю. - Распахнула дверь, ткнув в неё концом посоха. Скомандовала:
   - Ступай вперёд Этеокл. Двери откравать будешь. В малый мегарон мы с тобой путь держим.
   В приёмной малого мегарона, дежурный чиновник и воин-охранник, вытаращились.
   Сопровождаемая взопревшим Этеоклом, преодолевая небольшое пространство приемной, Микена разжала зубы, поинтересовалась у воина-охранника:
   - А ты зачем здесь, Клит? Эвмеда охраняешь что ли? Чтобы не украли? Или чтобы не обидел кто его?
   Доковыляла, ткнула посохом в двухстворчатую дверь со злостью. Хоть и со злостью, но всё же так, чтобы створки, от энергичного этого толчка, только распахнулись, а после того как ударятся о стены, в прежнее своё положение, назад, уже не вернулись:
   "Получить по носу - не дождётесь!"
   Двери растворились. И с приличным грохотом. А затем, наступила тишина. Гробовая. В гробовой этой тишине, Микена, хищно раздувая ноздри, пошкыркала к столу, на ходу оценивая обстановку, и выцелив свободный стул, место, прямо напротив Менелая.
   Компания собралась - по минимуму: Царь Биант, царь Менелай, царевич Прокл, Эвридика, Филомела, Эвмед. И ещё Марсий, в изрядном подпитии. Место, на которое нацелилась Микена, было местом Эвридики, она как раз обносила всех с кувшинчиком вина. Микена грозно сверкнула глазами в её сторону: "Ишь, расфуфырилась. "Замуж она собралась за Прокла". А Менелай приехал так сразу и тут как тут. Порхает. Мало тебе Эвмед по заднице надавал. Надо ещё. А Филомела... тоже хороша. Уселась напротив. Глазки строить. Ничего. Ничего. Я вам покажу. Я вам покажу!"
   Прокл первым пришёл в себя от увиденного.  Подскочил и нежно придерживая Микену за запястья рук, а не за сбитые её локти, сложно маневрируя, осторожно усадил сестричку на Эвридикин стул между Филомелой и Марсием, напротив царя Данайского.
   - Микена! Ты что с собою сделала?! - Неуклюже попытался затеять шутливый разговорчик Эвмед.
   Но та не оценила дурацкую его шуточку. Агрессивно подалась всем телом вперёд, сузила глаза недобро.
   - Ну. И что. Что я с собой сделала? А? Так что я с собой сделала?
   - Э-э. Ну, это... Ничего... Там на голове у тебя. Да. На голове у тебя вот... цветы.
   - Цветы? А я что, не имею право цветы на голову посадить? То есть... прикрепить...
   - Очень красивые розы, - вмешался Менелай, - и тебе очень идёт царевна. Ты сама их вырастила?
   От простенького, и с явным перебором, комплемента царя Данайского Микена зарделась и потеряла на некоторое время дар речи.
   - Сама, сама, - пришла на помощь Филомела. - В саду Аполлона. У них там с Марсием полно всяких цветов.
   Пьяненький Марсий в один миг порушил миротворческие усилия царя Данайского и Филомелы. Встрял не по делу. Разговор о цветах ещё не дошёл до его сознания. Он подхватил шутливое приветствие Эвмеда, про которое все давно и счастливо успели позабыть.
   Размахивая руками и хватая Микену за платье, определяя её местоположение, захихикал заливисто:
   - Некоторые у нас коленкой за скалу зацепились! Хи-хи. Валун на пути вырос - так надо его боднуть. Подумаешь шишка! В землю носом запахать? Так и это запросто. Мы с ней половину всех наших мазилок повымазюкали! Она теперь вся пятнистая! Хи-хи. Леопардиха!..
   Хоть и с самого начала на него все зашикали, но остановить развеселившегося Марсия удалось не сразу.
   "Это ж какими надо быть бессовестными, чтобы вот так вот, взять, и Марсия напоить," - помрачнела Микена.
   Марсий в недоумении вертел головой, не понимая, с чего это на него все вдруг напустились:
   - А я что? Я чего...
   - Кончай давай Марсий.
   - Да, Марсий.
   - Ты это...
   - Кончай давай.
   - Да.
   - А чего кончай, а чего я...
   - Марсий, хватит.
   - Да.
   - Напился, так молчи.
   - Да. Марсий.
   - Напился, так молчи.
   - А что, я и выпить не могу? Я бошки приготовил. Пройтову - потом. Филомела сама сказала, что не к спеху...
   - О-о, Марсий, ну хватит, - возмутилась Эвридика. - За столом сидим, а ты про бошки, про поганые.
   - Вот именно! - Звонко прервала негромкую эту перепалку Микена. - Вы тут неплохо устроились, а я со вчерашнего утра так и голодная. Так как - покормите?..
   Прокл, пунцовый как свекла, схватил пустую тарелку, обежал вокруг стола собирая в неё самые вкусные кусочки. Наполнил доверху всякой всячиной. И всё так - по быстрому. Поставил тарелку напротив Микены.
   Микена, довольная, разулабалась. Промолвила как бы в пустоту:
   - Вот что значит брат родной. Не то что некоторые. Некоторым и глоточка воды жалко. "Горлышко простудишь". Некоторые у нас не щедрее бандита обыкновенного. И отговорочки-то у них точь в точь.
   Менелай с Эвмедом неуверенно улыбнулись.
   Эвридика потянулась за кувшином с водой. Но Микена остановила её.
   - Мне пожалуйста из того кувшинчика плесни. - Указала на кувшин с вином. - Да. И вот сюда. - Указала на огромную чашу отставленную Эвмедом.
   Эвридика растерянно взглянула на Бианта. Но тот опустил глаза не решаясь ни взглянуть на Микену, ни перечить ей.
   Плеснула.
   Микена потребовала:
   - Ещё.
   Пожав плечами, Эвридика наполнила ей чашу до краёв.
   - Вот что значит подруга детства! Чего жадничать? Так ведь. В отличии от некоторых.
   - Микена, это ты на Эвмеда с царём Менелаем нападаешь что ли? - Вновь встрял Марсий. - Хи-хи. Так их. И покрепче. Ишь, воины. Хи-хи. То ли дело я! Представляешь, Микена, я чист! Хи-хи. Чист как первый снег! Никто меня не ругает, никто не ворчит. Интересное такое ощущение, знаешь ли. Такое замечательное приключеньице ты себе подыскала, а я вроде как и не при чём! Ты, Микена, стала совсем взрослой. Без всякого моего соучастия весь Аргос умудрилась на уши поставить. И Данаи впридачу! И Пегасы! Прокл-то с Эвридикой в Пегасы покатили. Эвмед - в Данаи. Все - туда-сюда. Даже я всю ночь по городу шастал. Заглядывал везде. То есть... как это сказать... э-э... ну да понятно. А Биант-то, хи. Биант-то, хи-хи-хи-хи-хи...
   Захихикал, захлебываясь, не в силах вымолвить и словечка, согнулся пополам, и начал падать со стула.
   Микена обеспокоившись оторвалась от чаши. Однако Прокл попридержал не в меру развеселившегося жреца, не позволил тому свалиться. И Микена спокойно ещё разочек приложилась. Внушительно так, приложилась, к внушительной своей чаше.
   - Разминулась ты Микена с Эвмедом. Так чего в Данаи-то не пошла? Ближе ведь там. И Эвмеда с царём Менелаем по дороге встретила бы. - Молвила Эвридика, пытаясь, тем самым, хоть как-нибудь остановить Марсия. Полагая, что если начнут говорить другие, то он наконец уймётся. Но не тут то было:
   - А я знаю! Я зна...
   - Марсий, Марсий, ну что ты знаешь, - мгновенно среагировала Микена, - ничего ведь ты не знаешь.
   - А?.. Да...
   Замолк. Закрыл рот. Улыбаясь от уха до уха потянулся к своей чаше. И озадаченно, и торопливо начал шарить по столу руками.
   Эвридика быстренько подсунула ему под руку его чашку.
   - Не волнуйся, Марсий, это Прокл сдвинул когда Микене еду накладывал. - Выразительно взглянула на Прокла. Мол, соображать надо, за такие дела и царю Бианту неслабо перепасть может. Микена - она же повёрнутая. Считает что Марсий всё в точности знает - где что лежит, где что стоит. И если что не так, так у него, у бедненького, ум за разум зайти может.
   - А я-то думаю, что это ещё за Эреб такой? Хи-хи. Где это моя чашечка! Хи-хи-хи.
   Микена не стала скандалить. Не сделала Проклу замечания. Она к этому времени успела осушить чашу, и в ушах у неё зашумело, и всё вокруг сделалось весёлым и прекрасным.
   - Так ты, царь Менелай, значит, в гости к нам решил пожаловать! - Звонко, почти крикливо, выдала она первую свою фразу, с которой должен был начаться многообширный и многоумный диалог - "царевна Микена и царь Менелай беседуют".
   На всякий вариант его ответа у неё имелся соответствующий вариант продолжения. Диалог этот она тщательно репетировала и выверяла в течении года. И в голове у неё собрался целый роман затверженный наизусть. И каждое слово из этого многообъёмного произведения подкреплялось соответствующими выразительными жестами и соответствующими сладкозвучными интонациями.
   - Пожаловал, как видишь, царевна. Мимо было не пройти.
   Менелаю стоило немалых усилий ответить ей так вот - просто. Ровным голосом, добродушно улыбаясь, упрятав весёлые искорки в глазах. Микена представляла собой зрелище призабавное. Огромная роза с одной стороны её головы съехала набок и понуро поникла над ухом, другая наооборот, переместилась к центру, и вызывающе торчала там, словно она не приколота, а выросла на голове сама-собой. При этом Микена задорно улыбалась, ртом, который превратился в этакое бесформенное пятно, поскольку избыточный слой губной помады размазался, а вино над верхней губой оставило след, и там красовались теперь уморительные красные усишки.
   Микена, между тем, напряжённо пыталась вспомнить. - Что же ей следует ответить на эту вот фразу царя Менелая. Ведь у неё был заготовлен ответ как раз на такую вот фразу. И ответ-то весьма замечательный. Что-то такое весьма и весьма остроумное. Но только вот, вылетело из головы. - И чем напряжённее она пыталась думать, тем веселее и бесшабашнее ей становилось. Уголки губ её ползли всё выше, а глаза делались хитренькими-хитренькими: "Сейчас, сейчас. Я знаю. Я вспомню. Я знаю ответ! Сейчас вот... Вспомню." - Погрозила всем пальчиком. Мол, вам меня не сбить! Я знаю ответ!..
   - Марсий! Да смотри же за Микеной!
   Послышался испуганный возглас отца, пробившийся сквозь бравурную музыку в голове и шум в ушах.
   - Кто? Я?..
   Растерянно отозвался Марсий.
   Микена наткнулась грудью на что-то тёплое и мягкое. Филомела успела подставить руку, и потому она не успела угодить носом в тарелку.
   Затем послашался топот ног, скрежет ножек отодвигаемых стульев. Началась такая маленькая, лёгкая паника...
   - Так. Давай, Прокл...
   - Нет. Пусть Прокл...
   - Да. Так... Руку! Руку смотри!..
   - Ага, вот так...
   - Марсий! Эй, Марсий!
   - Да что вам Марсий. Человек выпил лишнего, а вам, сразу - Марсий.
   - А ты помолчи, Эвридика. Поняла?
   - Ой, ой. Могу и помолчать.
   - Вот и помолчи!
   - Так. Пошли... Потихоньку! Тихо - смотри. Пошли, пошли... Вот так. Да. Нормально.
   Микена поплыла в вышине над полом малого мегарона. И всё вокруг было таким незнакомым, таким чудесным. И даже ни чуточки не стало обидно, когда где-то далеко-далеко послышалось, как Эвридика промурлыкала ехидно:
   - Ну, как тебе у нас, царь Менелай? У нас, в Аргосе, не соскучишься...
                                             5.
   Придирчиво разглядывая себя в зеркале, Микена приторачивала маленький цветочек гиоцинта, вкрапляя его в буйные густые свои волосы. Вполне уже просохшие и распушившиеся после того как она их тщательно промыла ключевой водой поднявшись ни свет ни заря.
   По коридору протопали бодрые шаги.
   Ввалились Прокл с Эвмедом.
   - Вот тебе палочка. Лёгонькая. Марсиевый-то посох тяжеловат, не так ли?
   - Спасибо за заботу, - буркнула.
   - Вот твой флакончик. С пробочкой. Мы вчера сгоняли. Как и просила.
   Микена молча затолкала флакон в холщёвую сумку висевшую на спинке стула.
   - Там Менелай внизу. Домой собрался. Спрашивает, можно ли подняться, попращаться.
   - Уезжает? - Дрогнувшим голосом переспросила Микена. Растерянно оглядела весёлый кавардак в комнате. - Нет. Сама к нему спущусь. - Подскочила, затянула широкий свой пояс потуже. Выхватила у Эвмеда палочку. Строго обронила на ходу. - А вы здесь оставайтесь. Нечего вам там делать.
   Бойко постукивая по полу лёгонькой палочкой миновала длинный коридор. Бочком, сноровисто, лихо управляясь со своей гипсухой, спустилась по ступенькам вниз.
   Менелай поспешил навстречу. Чтоб не вздумала ещё и с крыльца спускаться. Биант тактично остался в колеснице.
   - Вот, уезжаю. Ну как ты, царевна, поправляешься?
   - Помаленьку.
   - Да вполне уж, я смотрю.
   Микена только хмыкнула.
   - Ну, прощай... свидимся как нибудь...
   - "Как нибудь", - передразнила она его, едва скрыв обиду в голосе. Сердито постукала палочкой по каменным плитам. Обернулась, и крикнула вверх в сердцах. - Ну чего высунулись!
   Две головы, одна чёрная - другая белая, мгновенно скрылись в окне её комнаты.
   - "Как нибудь". Вот что я тебе скажу, царь Менелай. Ты, там, в Данаях своих. Там, у себя. Вот. Так чтоб никаких баб. Понял. Вот так. Никаких баб...
   Лихо крутнулась на гипсухе, и исчезла в дверном проёме.
   Менелай, на то и царь, вполне владел лицом. Остался стоять, сохраняя вежливую, глупую улыбочку, на случай если она вдруг выскочит. Подождал. Повернулся, пошёл к колеснице.
   - Что она тебе сказала? - Негромко поинтересовался Биант.
   - Так. Напутствовала.
   Микена взлетела вверх не чуя ног под собой: "Это что ж я такое сказала! О-о-о... дура! Вот, дура. Всем дурам - дура!" - Промчалась по коридору, влетела в свою комнату.
   - Ты что такая красная?
   Микена молча прошла к стулу на котором висела сумка.
   - Попращались?
   - А ты, Эвмед, чего это прикапываешься? А? Вот чего прикапался! Ишь. Пришли. Расселись. А у меня дел по горло!
   Накинула на плечо лямку от сумки.
   - Вот, придут, и рассядутся. Вечно. Так ещё и с подковырками со всякими. И всё шуточки. И не ухмыляйся, Эвмед. Это что? А? Вот, это - что? - Постукала палкой по гипсухе. - Не себе, так и понакрутил от души. А я таскай. Тыкву целую.
   Пошла. Обернулась в дверях.
   - А ты, Прокл... тоже хорош. Да... - И запищала. - Буду я ещё тратить на вас время! У меня дела! Понятно! - Ткнула палочкой в пол. - У меня дел по горло! Ясно?! А вы - бездельники!.. Бездельники!
   Поковыляла по коридору сердито грохоча лёгонькой своей клюкой: "Вот только пусть попробуют хихикнуть. Не поленюсь. Вернусь, и надаю по горбушке. Каждому. Палочка лёгонькая. Сподручно. Вот, пусть, пусть только попробуют."
   Спускаясь по крутым ступенькам, отметила: "Ишь, примолкли. Соображают. Тихо сидят. А то надавала бы. Весёлые и находчивые. Неунывающие. Два чокнутых медведя! Вот на кого они похожи."
   Двинулась к храму. Угрюмо склонив голову и тыча своею клюшкой куда попало.
   Всякие разные боли не слишком досаждали. Мазилки помогли. Однако после вчерашней героической беготни болели все мышцы, терпимо конечно, но все до единой. И ещё обширная ссадина на боку не давала покоя. А туго затянутый поясок ещё шибче раззуживал зудящую там коросту. - Зудит так, что перед глазами всё едет. Хоть садись и волком вой. - Хотелось задрать платье, сорвать повязку, и раскорябать ногтями поганую эту коросту до крови: "Угораздило. Родиться царевной. Нет, так сняла бы сволочной этот пояс и зашвырнула к гарпиям поганым. И шла бы себе. А раз царевна, так вот изволь, видите ли. Выглядеть."
   Остановилась. Дунула на прядь волос свесившуюся на глаза: "Так, накрылись, конечно, на сегодня все дела. Калека. Всем калекам, калека."
   Двинулась дальше: "Ладно. Будем тогда Марсиеву книгу дописывать. Он давно намекал. Прошлая-то книга интересная была. Про наш Аргос. Историческая. А эта. Занудство. Философия. "Очевидное в неочевидном", и, соответственно, "Неочевидное в очевидном". Такие вопросы занимают Марсия в последнее время. А венцом всему - "Неопределённость непознаного". Вот так. И, ведь, занудство же. Занудство, занудство - тьфу!"
   Встала. Широко раскрыв глаза, и с удивлением прислушиваясь к себе: "Да-а. Что-то я совсем. День только настаёт, а я с утра пораньше - злая... Придёться метод Марсия применить!"
   Поразмыслила, с чего бы начать: "Так. Начать надо с чего-нибудь маленького такого. Ерундового. Ну, например, злюсь я немножко, что на Прокла с Эвмедом наорала. Ни за что, ни про что. Да. Правильно. Именно так. Ни за что. Всё должно быть по честному. Чтоб никакой занозы в подсознании не осталось. Учитывается всё. Беспристрастно и объективно. Итак, метод Марсия: ну наорала, ну и что, ну и подумаешь. Так, так. Сейчас. Ага, вот. Ну так и подумаешь. Ведь не вернулась же палкой их огреть. Огреть, как бы это у меня, интересно, получилось. Они от копий и мечей уворачиваются ловко, а я бы с палкой за ними гонялась. Выстелилась бы посреди комнаты. Вот что могло произойти! А так - только наорала. И всего лишь. К тому же им полезно. Чтобы носы не задирали. Вот. В любом мраке можно отыскать что-нибудь светлое. Так что? Нет повода злиться? Разумеется. Ведь то что я злилась, так это как раз и было самообманом. Светлого-то в этом вопросе как раз и больше чем тёмного. Так ведь? Значит, если разобраться и взглянуть разумно, то надо не злиться, а как раз и наоборот. И никаких самовнушений.  Мол, я спокойна, спокойна, я не злюсь, не злюсь... Чушь! Внушение - для внушаемых! А я сама кого хочешь завнушаю. Так завнушаю, что мало не покажется. Вот. Для меня - метод Марсия. Когда всё по честному, всё по правде. Так, что там такое ещё? Бок зудит, всё болит? Ну-у, с этим-то я и на ходу разберусь!"
   Пошла. Ухмыляясь, и весьма довольная собой: "Итак: ну болит, ну и подумаешь. Вчера-то ещё шибче болело... Э-э... Нет. Не то. Вчера было вчера. А если вчера я не отзлилась сполна за вчерашнее, так это как раз и на пользу. Здоровью. Вот. Исходить надо из того, что злюсь я сегодня, за то что болит сейчас."
   Некоторое время шла напряженно вслушиваясь в свой внутренний голос. Ожидая, когда решение придёт само-собой. И решение пришло:
   "Так, так, так. Вот оно. Сформулировать только. В общем, прийду я в храм. Так. Улягусь на скамейку. Пояс, пояс распущу в начале. Дальше. Задеру ноги и буду валяться себе, блаженствовать. И чем сильнее у меня всё разболится сейчас, тем приятнее будет потом лежать. Причём, что интересно, тёмного и светлого здесь вовсе и не пополам. Хитрость в том, что болеть у меня будет столько, сколько идти, а вот валяться я буду - столько, а потом и ещё. И на полное моё усмотрение, между прочим. Казалось бы - нелепица. Болит нога, а получается, не то что злиться, а можно чуть ли и не порадоваться этому. Но вот, попробуй-ка разрешить этот ребус иначе. Иначе и не складывается. Логика! Вот так. Впрочем, есть такая песня военная - "Это не горе! Если болит нога". Воины, и те, понимают в таких делах. А уж я то, посвящённая. Без году как жрица. Для меня это семечки!"
   Остановилась, распрямилась. Вздохнула свободно.  Приметила спрятавшуюся за густым кипарисом старую Мелампу. Самую главную сплетницу в Аргосе. Та, заметив что обнаружена, выкатилась из своего укрытия и посеменила навстречу.
   - Утро доброе, царевна, - прошамкала, жадно вглядываясь в Микену востренькими любопытными глазками.
   "Клюшка, гипсуха - всё на месте, Мелампа. Уж в этом-то я тебя не разочарую".
   - Доброе, доброе, Мелампа, - отозвалась приветливо. - На рынок поспешаешь. С утра, спозаранку. Кто рано встаёт, тому Гермес подаёт. - И не дав раскрать ей рта, живенько засыпала сплетницу всякими чепуховыми вопросиками; как дети, как внуки, как куры, как там кошка, не окотилась?..
   С Мелампой Микена расправилась шутя. Беседовали они долго и оживлённо. Но Мелампе не перепало даже и про гипсуху спросить. Так и поковыляла ни с чем.
   "Ни с чем-то, ни с чем. До только, всё равно. Город есть город. И обсудят, и рассудят, и порешат. И сойдуться, разве, на том, что не дюжина волков вчера в лесу меня покусали, а полдюжины. И медведи меня подрали, без них-то уж никак, так их было, не пара, а всего один, но большой."
   Стронулась с места, поковыляла дальше: "Ладно. Сплетни. Методом Марсия что ли с ними бороться.  Достаточно выбросить из головы. И жить поживать. "И радоваться солнышку, и дождичку в четверг"! Хи-хи. Да. Развеселилась. Увильнуть задумала. Мол, развеселилась и забыла, что Менелая на закусочку оставила. Закусочка. Зубы сломаешь. Ничего. Итак, что там у нас в условии? Первое: свалилась я вчера ему в руки в самом что ни на есть интересном виде. Такая интересная внешность, знаете ли. Второе: вечерком потащилась на сессион, и вид у меня был... м-да-а, надо полагать. Весьма и весьма! Там я скопытилась. А так как ничего не помню, то наболтала небось такого-всякого, что вот - раскажут, так уши и сгорят. Да-а. Ну и третье: утречком сегодня на крылечке. Выдала ему кое-что." - Покраснела как рак. И некоторое время шла без единой мысли в голове. Не ощущая никаких других чувств. Один только стыд.
   "Разгром Микены ". Вот как это называется. Да, вот так. - Вздохнула. - И что, каков всему этому противовес? Противовес имеется. А тёмного и светлого - пополам. Причём, светлого может оказаться и поболее. Ведь когда мы встретимся в следующий раз, то у меня будет и внешность и всё такое прочее на уровне. Всё при всём. И тогда удивительно ему будет узнать, что Микена-то вовсе и не дурочка. Произведу впечатление. И чем более я сваляла дурака на этот раз, тем более благоприятным окажется впечатление."
   Остановилась передохнуть в последний раз, неподалёку от храма Аполлона: "Конечно, чепуха всё это. Решила задачку - побыстренькому, скоренько. Ничего я не решила. Крепкий ты орешек, царь Менелай. Не угрызёшь."
   Ткнула палочкой под ноги. Улыбнулась: "Вот. Есть кое-что светлое. Всего лишь лучик. Но есть. Так вот, царь Менелай, пока я шла и думала о тебе, так ничего у меня и не болело. По правде не болело. Всё по честному. Так что, хоть и влюбилась я в тебя. По уши. Но есть в этом и вполне практическая польза. Вполнее реальная. Вполне ощутимая. Это ж сколько я бы шкандыбала, маялась. А так, вот, пришла. И не заметила как."
   Двинулась к храму. И по мере продвижения, хвасталась сама себе, что столько трудных задачек решила за время в пути. И от этого ещё более улучшалось настроение. И вошла в храм, как и подобает ревностной почитательнице светлого и могучего бога, улыбаясь светло и искренне.
                                            6.
   - О-о, Прокл. Как мне все это надоело.
   Прокл, на ходу, мельком, взглянул на Эвридику, рассевшуюся в кресле. Вытянувшую ноги, откинувшуюся на спинку, полуприкрывшую глаза. Выдернул из тыквы метательный нож. Специальный, с легкой, пустой рукоятью. Повернул тыкву так, чтобы последний, неистыканный её участок смотрел в сторону его исходной позиции. Отправился к противоположной стене. Едва дойдя, мгновенно, резко развернулся, и с силой, и не глядя, вновь метнул свой нож.
   Эвридика и не взглянула. Давно она уже сидела в этом кресле. И вначале с интересом наблюдала как Прокл с Эвмедом упражняются. Но сейчас - обрыдло. - Откуда у мужчин столько терпения? Скоро уж полдень, а они, только - швыр, швыр. Топ-топ-топ к своим этим тыквам, топ-топ-топ от тыкв. Опять - швыр, швыр. И вновь - топ-топ-топ, топ-топ-топ. В глазах рябит:
   "И главное, совсем это и ни к чему. Филомела права. Не похищал царь Теламон Микену собственноручно. И не приказывал - впрямую. Разве что знал об оригинальной этой задумке. Вот за это его и следует проучить. А пробраться к оконцам Теламоновой опочивальни и швырнуть в него дурацкие эти кинжалы - нереально. Мальчишество."
   Но, Биант, поутру, проводив Менелая до городских ворот, вернулся во дворец и приказал воинам тренироваться.
   Прокл и Эвмед притащили в тронный зал тыквы. И пока Биант с Филомелой, там, за столом, судили-рядили, старательно исполняли распоряжение, которое им пришлось явно по душе. Неутомимо, и со зверскими физиономиями, остервенело метали свои ножи. Каждый в свою тыкву. Словно это и есть сам царь Теламон.
   В полдень, мелодичный голос Филомелы, окликнувший из глубины тронного зала, положил конец их творческой деятельности.
   - Эвмед, царевич - довольно. Идите сюда.
   Оставив свои ножи в измочаленных тыквах воины подались к столу, застеленому скатертью с изображением подробного плана Калистового акрополя. Протопали между расстеленых на полу карт города и собственно всего острова. - Вся Калиста как на ладони.
   - Эвридика, ты тоже давай поближе, - позвал Биант.
   Эвридику пригласили на это сверхсекретное совещание за то, что она из всех аргосцев самый главный знаток Калисты. У неё дома такие карты тоже имеются. Она с детства бредила величием Матери Городов. И хотя не довелось ей пока там побывать, про Калисту она знает всё. В мельчайших подробностях. О законах и нравах царящих в метрополии, о злачных закоулках Златосверкающей, осведомленна поболее иного коренного калистянина. Впрочем, побывать там ненадолго ей всё же однажды удалось, но это - тайна.
   Филомела же - со вчерашнего дня, как только привезли Микену, так и не покидала дворца. Опасаясь, как бы мрачный и молчаливый Биант, да не понаделал глупостей. Биант, он, чем мрачнее и молчаливее внешне, тем сильнее у него, там внутри, всё кипит. А уж мрачный-то он был - мрачнее самой мрачной тучи, и молчаливый - молчаливей некуда.
   Так на следующий день, к полудню, началось наконец относительно спокойное и деловое обсуждение предстоящей операции. Под названием - "Вправить мозги Теламону". Мягкий её вариант, предложенный несравненной Филомелой.
   Через две недели, утром, Прокл и Эвмед - пегасские матросы, прибыли в Златосверкающую. На небольшом шестивёсельном пегасском судне.
   С погодой повезло не очень. Более половины пути добирались на вёслах.
   Имелся у них и багаж. Пифос с бошками Лика и Евтихида, утопленными в специальном расстворе. Если открыть крышку и посмотреть, то это просто оливковое масло. Мутное, непищевое. Которым заправляют лампы, треножники и прочие там светильники.
   Корабль остался в порту, а Прокл и Эвмед на лёгонькой двухместной лодочке отправились северным каналом вместе со своим пифосом в город. Уплатив на таможне соответствующие товару пошлины и взятки, по каналу же добрались до посольского квартала. В своей аргосской заежке в дом заходить не стали. Они не аргосцы, а пегасские матросы доставившие масло. И привратник должен это зарубить себе на носу.
   Оставили пифос у привратника, а сами двинулись дальше. Каждый по своим делам. Эвмед - разузнать насчёт Эяны. Прокл - на гору Радомант.
   Задача Прокла заключалась в том, чтобы в течении дня понаблюдать за городом. В особенности поизучать акрополь. Не изменилось ли чего там. Подметить что-нибудь важное. Одним словом, определиться на месте.
   Одетый в грубый неотбеленый хитон, босой, волосы сзади стянуты в пропитанную маслом длинную косичку, этакий молодой морской волк, царевич к полудню добрался до вершины. И уселся на плоский камень отполированный за сотни и сотни лет многими тысячами зевак, которые не поленились подняться на гору чтобы поглазеть на величие  Матери Городов с высоты птичьего полёта.
   Калиста Златосверкающая: Первое, что притягивает взор, это конечно же маленький храмик Клейто. Храмик Клейто отовсюду видать; и далеко в море, и в самом городе, если находишься не в северном его секторе. Две скалы, торчащие из вершины акропольского холма, перекрытые сверху длинной гранитной глыбой. Вот и всё сооружение.
   Столетиями, из поколения в поколение, калистяне с любовью и почтением облагораживали и украшали эту причудливую скалу, которая  впоследствии приобрела свой неповторимый рукотворный вид. Превратилась в великолепную арку изукрашенную снизу доверху изумительными, красочными арнаментами всех времён и народов.
   Самые искусные художники из разных уголков средиземноморья, и из разных эпох, оставили каждый свой узор на священной арке, под сводами которой, по приданию, жили и любили друг-друга родоначальница династии Минойских царей богоравная Клейто и законный её супруг Бог Посейдон.
   Основания скал подпирающих свод украшают древние геометрические орнаменты - красное на черном. - А чем позднее эпоха, тем выше нанесен узор. - Поэтому чем выше, тем свободнее и замысловатее становится роспись. Венчаются скалы-колонны современным витым, устремленным вверх, буйным, пышным минойским разноцветием.
   Свод арки сверху покрыт тонкими пластинами золота. И храмик Клейто сверкает далеко окрест. В солнечную погоду сияние его можно увидеть даже с Крита, если забраться там повыше.
   Маленький храмик Клейто можно разглядывать до бесконечности. Но не только за счёт храмика Клейто-Посейдона Калиста зовётся Златосверкающей. В погожий ясный день сверкают на солнце золотые стены акрополя...
   Эвмед, когда они останавливались в Миассе переждать шторм, в корчме, за чашей вина, с презрением и ворчливо, так развенчивал Проклу легенду золотых акропольских стен Калисты:
   - Никакие они не золотые. Калистяне, они такие. Им лишь бы народ обдурить. Подходил я к ихним стенам. Бронзой они отливают, а не золотом. Но никакие они даже и не бронзовые. Они выкрашенные. Понимаешь? Кое-где пооблупились. И бронзы там - тоненькая плёночка, а под ней камни. Самые обычные. Уж я-то знаю как это делается.
   Утверждая это, Эвмед источал такую уверенность, что Прокл даже и не думал шутливо оборвать его, мол, да брось ты, Эвмед, откуда ты знаешь. Но Эвмед действительно знал:
   - Они растолкли бронзу в муку. В пыль. И смешали с маслом. И обмазюкали этой гадостью несчастные свои загородки. Наши-то Аргосские стены куда как поболее ихних. А Троянские так и вовсе вдвое наших будут. Там, в Трое, говорят, стены ого-го какие. Так троянцы же их не красят. Чего их красить. Не для того стены что бы их красить.
   - Но Эвмед, это же... для красоты.
   В ответ из уст Эвмеда излетало и вовсе неожиданное словцо:
   - "Для красоты", - морщился он недовольно, - красота, это не когда дурят. А я скажу, что красить стены бронзой, это безвкусица. Безвкусица! Вот так.
   Заглотив одним духом внушительную чашу доброго критскрго вина, брюзжал всё более распаляясь:
   - Вот я был в Коринфе. Коринф, вот красивый городок! Он по величине с ихний акрополь. И стены примерно такие же. И так же на холме. Так они свои стены побелили! Вот это я понимаю. Просто и со вкусом. Коринф - белокаменный. А измазюкать стены бронзонзой, на это только калистяне придурки способны. Больше ни на что они не способны. "Златосверка-а-ющая". Да у них в ихней грёбаной Калисте всё не так!
   Нервно наполняя свою чашу из заветного кувшинчика, продолжал брюзжать:
   - Вот у нас - царь это царь. Он ходит по городу, со всеми здоровается, и все его знают. И он всех знает. А когда праздник, так весь народ на площади и царь вместе с ними. Да нашего Бианта каждая собака в Аргосе знает! А у них. Выйдет утром из дворца на террасу, постоит чуть-чуть, попялится на храмик Клейто. Вот и весь царь. Посмотрите на него, на куклу раззолоченную. Если успеете. Он и в городе-то никогда не бывает. Даже по акрополю только с  дюжиной мордоворотов шастает. А так, сидит в поганом своем дворце как сыч. Прошвырнётся иногда в храм Посейдона туда-обратно, и опять сидит сиднем. Не-ет, в Калисте всё неправильно. А девицы, дуры, так и прутся.
   Мощный кулак Эвмеда с грохотом опускался на поверхность стола, и начинались речи совсем уж крамольные, и опасные:
   - Калисту... её надо поделить! На десять частей. Лучше, на двадцать. Вот так я мыслю. Да, вот так.
   И чертил пальцем на столе, показывая, как по его мнению должна выглядеть метрополия в идеале.
   - Вот, видишь. Акрополь. Его уже можно разделить пополам. На севере - дворец и храм Посейдона, на юге - всё остальное. Храмик Клейто один на всех. Да ладно, акрополь можно и не делить. Народу там поболее чем у нас в Аргосе, но пусть. Вот акрополь и будет метрополией. Смотри дальше. То что за акрополем. Очень даже хорошо делится. По речкам. На три части. Речки - границы. И тогда - три больших города. Большеваты, что ж тут поделаешь. Но это ничего, строить-то дальше всё равно некуда. Остров, кругом вода, никуда не денешься. Итак, на острове четыре города. Которые у подножья, можно назвать по именам речушек. А акрополь, и есть тогда - Калиста. Посуди сам, ведь у них же сплошная путаница! Мы вот с тобой сейчас в Миассе сидим. А Миасс где? На Крите. Все ясно и понятно. А что считать Калистой? Собственно весь большой остров? Или же ихний островок в острове? Вот заходим мы, допустим, в бухту Сарпедона, есть такая у них там на востоке. И считается, что ты уже в Калисте. А до Калисты-то ещё пилить и пилить. Три дня, если против ветра. У них же  ничего не понять! Всё - одно в одном. Остров - в острове. Город - в городе. Порты ихние, это же сами по себе города, а называются, всё равно, Калистой. Не-ет. Вот если поделить, тогда всё встанет на свои места!
   - Эвмед. Тише. На нас пялятся.
   - А-а, плювать мне на всяких подсадных уток. И прочих там разных холуёв.
   Сбавив голос на пол тона, продолжал возбужденно тыкать пальцем в стол:
   - Порт Северный, значит - город Северный. Южный, значит - Южный. Вдоль каналов тоже, каждый сам по себе. Несуразные получаются     городишки. Вытянутые. Ну и что? Зато они самостоятельные. Левоканальный, правоканальный... Э-э... Их четыре, - почесал в башке, но быстро    сообразил. - Значит так; Южноправоканальный и Южнолевоканальный, и, соответственно - Северно-правоканальный, и, совсем маленький - Северно-левоканальный. Во как. Сколько это уже получается? - Быстро шевеля губами, загибая пальцы подсчитал. - Десять!
   Полюбовался на свои кулаки, весьма довольный тем, что пальцев на руках как раз хватило. Однако не остановился на достигнутом:
   - Вот, уже десять. А ещё и собственно Калиста. Её тоже надо поделить. На три части. Критяне пусть сами называют свои кварталы как хотят. А калистянские, на берегу кольца, так им и выдумывать ничего не надо. Раньше это так и называлось - Новая Калиста. Вот, два больших города - критянский и калистянский. А третий - наш. Калиста Посольская. Или, нет: Калиста Всеэлладская! Вот. Это будет наш город. Маленький, но зато свой. Ведь и наш, Аргосский домик, там стоит. И к каналу выход имеется. Всё нормально.
   Изложив свои политические взгляды по поводу обустройства метрополии, Эвмед перевёл разговор на относительно безопасную тему:
   - Я, собственно, к чему это. Был такой случай: Иду я как-то по нашему кварталу. А впереди меня девица. Вся из себя такая, нос задрала. Я, всего-то, по заднице её хлопнул, ну и шепнул на ушко кой-чего. Да не-е, ничего такого. Комплемент, можно сказать. А она, как завизжит: "Нахал! Понаехало патлатых! Ногу поставить некуда! Приличной девушке, одной, из дому выйти нельзя!" - Представляешь? Ничего себе. Я в своём квартале, а она, мол, понаехало тут всяких.
   Допил чашу, отклонился назад. Прислонившись спиной к стене, разулыбался добродушно:
   - Это я так, к примеру. Ну, что, как в своём собственном квартале могут обозвать. А девица-то, оказалась приезжей. Дельфийка она. Корчила, глупая, из себя калистянку этакую. Не знала тогда ещё анекдота про калистянок. Гы-гы. Я ей потом рассказал. Какой? Да с бородой он уже. Это о том, как приезжий, спрашивает у приятеля калистянина: "А женщины непродажные у вас имеются?" - А тот ему важно так отвечает: "У нас, в Калисте, всё есть. В том числе и женщины непродажные. Только они очень дорого стоят."
   Заполдень, вдоволь налюбовавшись великолепием Златосверкающей, насмотревшись на шустрые кораблики снующие взад и вперёд, на нарядные лодочки шныряющие вдоль канала и в широком водном кольце между старым и новым городом, Прокл, наконец, приступил к подробному и детальному анализу пути изученному ранее по карте: При свете дня, зрительно, на сотни раз, туда и обратно, прочёсывал намеченый маршрут, которым сегодня ночью ему с Эвмедом предстоит проследовать реально и в темноте.
   Эвмед в это время уже сидел в корчме "Хмельной Заяц", что в Новой Калисте на берегу кольца.  Устроившись в укромном уголке заведения, лакомился всевозможными калистянскими вкусностями, запивая лёгким хиосским вином. Эвридика как-то обмолвилась насчёт Эяны: "Ей в лом мои серебряные сандалики." - Вот. - Этого Эвмеду оказалось вполне достаточно. Навестил пару  приятелей, из тех которые не станут болтать, как он тут шлялся накануне события. Сходил на рынок. Потом сходил, посмотрел некую богатую усадьбу. Поговорил с прислугой. - Дело в шляпе.
   Отобедав, пошёл в садик позади корчмы. И там прикорнул под яблонькой до вечера. Надвинув на лицо кургузую засаленную шляпу, и со спокойной совестью. Вечером, на закате, Прокл его растолкал. Пришло время потрудиться.
   Лодочку они оставили в тихой заводи недалеко от "Хмельного Зайца". Белокурую свою голову и светлое своё лицо Прокл покрасил угольной пылью разведённой в масле. Что бы в темноте не светиться. Эвмед, черноволосый и бородатый, ночью и так неприметен.
   Водное кольцо преодолели вплавь.
   Дальше - непрямой путь; через рощицы и хозяйские садики, через дворы и заборы, через речки и плоские крыши домов. По кривым переулкам самых бандитских кварталов метрополии. Невидимые и неслышимые. Когда нарвались на местных бандитов-головорезов, разбирались с ними быстро и слаженно, так, чтобы те и пикнуть не успели.
   Уборка трупов. И снова в путь.
   Стены акрополя. Работа с верёвкой, поганой этой верёвкой, надоевшей до ужаса. Вновь - овржики и пригорки, деревца и кустики. Перебежки и ползание по пластунски. Лазание и прыгание. Ползком сквозь терновые заросли. И, наконец - заветные жердочки, огораживающие священную територию храмика Клейто.
   Дальше, ни шагу.
   Из-за жердочек, на коленях - коротенькая молитва:
   "Прости нас богоравная Клейто. Но царь Теламон совсем нас достал. А мы не преступники. И не святотатцы. Мы только пошутить хотим. И больше ничего..."
   Обратный путь - в обратном порядке. Так же - невидимые и неслышимые. Идти легче. - Поганые эти две башки остались там, где и должно им остаться. - Вплавь к берегу и вовсе - налегке. Кожанный непромокаемый мешок из под бошек, инструменты - всё ко дну. За ненадобностью. Верёвка, будь она проклята, да кинжалы - вот и все тяжести.
   На берегу - отжимание одежды, методом выкручивания. - Луна - где? Нормально. Уложились, немножко даже, с опережением...
   Прокл, отмывая лицо и волосы, тщил себя надеждой. Что, может, на этом и всё. Ведь главное дело сделано. К тому же и утомились слегка. Может Эвмед и заленится. Вот она - лодочка. Так, чего там, садимся - да и на корабль.
   - Ну, идём царевич. Навестим вертихвостку. Канарейку нашу знаменитую.
   Тот нехотя поплёлся вслед. Идти оказалось недалеко.
   Миновали несколько богатых усадеб. Пошли вдоль кирпичной стены высотою в два человеческих роста.  Остановились.
   - Здесь.
   Эвмед подсадил. Прокл, влез, уселся верхом на стене. Сбросил Эвмеду конец верёвки. Спрыгнул вовнутрь. Упёрся ногой в кирпичную кладку. Дёрнул за верёвку - посигналил. Через несколько мгновений наверху показалась башка Эвмеда. Кряхтя и сопя тот подтянулся, перевалился и приземлился рядом. Собаки во дворе не оказалось. Сведения полученные от прислуги оказались точны - убежал на свадьбу ихний кобель. Пересекли дворик словно две бесплотные тени. Пригибаясь пробежали до окна на которое указал Эвмед.
   - Ты, царевич, полезай первым. Пойдёшь вдоль стены. Как наткнёшься на треножник, так запаляй. Если огниво на месте. Если нет, то двигайся до следующего. У них тут богато живут, по два, по три, светильника в спальне. В общем, твоё дело обеспечить свет. А я разберусь со сладкой парочкой.
   Прокл влез в окно. Кресало, огниво - на месте. Высек огонь, запалил масло в чаше треножника. Эвмед влезший следом, деловито прошагал к кровати. Растормошил Эяну. Схватил за плечи возлежавшего рядом с ней юношу, рывком усадил зажав ладонью ему рот. Другой рукой приобнял так, что бы тому было не пошевельнуться.
   - Тихо парень, мы не бандиты.
   Эяна с ненавистью вцепилась ногтями в мохнатую его лапищу. Зашипела:
   - Эвмед, гад такой, а ну отпусти его!
   - Ты, Эянка, накинь на себя лучше чего-нибудь. Отпущу, отпущу. Если дурить не вздумает.
   Ослабил хватку. Тут же получил локтём под рёбра.
   Эяна торопливо натягивая лёгкий домашний хитончик, дрожащим извиняющимся голоском поясняла своему дружку:
   - Это наши. Пожаловали. Ты, Дион, не волнуйся. Вылетят, только пятки сверкнут. Ещё и прощения попросят.
   Эвмед повернул голову Диона так, что бы тот увидил Прокла.
   - Это наш царевич. Видишь? Всё по закону. Царевич имеет право забрать и доставить в Аргос кого угодно из аргивян. Мы исполняем волю царя Бианта. А царя просила мама этой вот вертихвостки. Так что, давай-ка парень, не будем скандалить.
   Прокл у пылающего светильника не знал куда глаза девать: "Провалиться бы." - Эвмед продолжал терпеливо объяснять молодому калистову аристократу, кто они такие и зачем пожаловали. Эяна яростно шипела на Эвмеда, ругалась, но голос не повышала. И Диона своего урезонила. Обошлось без драки. Угомонились. Под конец Дион только ворчал.
   - Чхал я на ваши законы. В своём доме я хозяин.
   Эяна перелезла через кровать, всунула ноги в посеребрянные сандалики. Не завязывая ремешков, с независимым видом прошлепала к табуретке. Уселась, задрав нос.
   Эвмед покосился на нарядные её сандалики. Съехидничал:
   - Значит вот так ты здесь на сессионах поёшь. На сандалики она приехала заработать.
   Эяна с удовольствием оглядела свои ноги.
   - А ты, стало быть, через сандалики на нас и вышел?
   - Да уж прошвырнулся по рынку. Даже в Калисте торговцы помнят кто такие вещички приобретает. И покупали вы их - вдвоём.
   - Поразнюхать, повынюхать - это ты мастер. Чего ещё навынюхивал?
   - Чего надо. Вставай давай. Нам до рассвета в море выйти надо.
   - Поеду я с вами. Размечтался.
   Выпрямилась.
   - У меня есть что сообщить вам воины.
   Повернула голову, отреагировав на нетерпеливое движение Эвмеда.
   - И лучше вам послушать. И особенно тебе. Врун несчастный. Да, именно так - врун и бабник!
   Эти слова возымели своё действо. Эвмед отвесил челюсть.
   - Но начнём с тебя царевич.
   Обернулась к Проклу.
   - Речь пойдёт о событиях двухмесячной давности.                  Догадываешься о чём?
   Глаза Прокла испуганно расширились.
   - Хоть ты царевич и понимаешь о чем пойдёт речь, но рассказать-то мне всё равно придёться. Чтоб не подумали вы, что я просто так вас тут пугаю. Всё по честному.
   - "По честному", - передразнил её Эвмед. Начиная понимать, что зря они сюда ввалились.
   Девушка невозмутимо, спокойно выдержала паузу. И начала:
   - Дивные вещи я узнаю здесь в Калисте о вас, достопочтенные воины - Эвмед и царевич Прокл.
   Эяна знала великое множество песен. - И чтобы спеть, ей достаточно вспомнить лишь первое слово. - Так и сейчас. Первые слова речи, мысленно отрепетированой, заготовленой заранее - прозвучали. А дальше всё пошло своим чередом.
   - Однажды, пришли к нам в гости местные гетеры. Сестрицы Диона пригласили их. Позаботились, что бы я тут не скучала.
   Хихикнула.
   - Скучать не пришлось. Прежде чем спуститься к столу, мы там на женской половине сплетничали. Точнее - они. Я всё больше - слушала. Разинув рот. Перво-наперво подошла ко мне несравненная Гермиона...
   Бросила быстрый взгляд в сторону Эвмеда. Тот подобрался.
   - Успокойся Эвмед. Насчёт Гермионы в отношении тебя у меня прямых улик нет. Так вот. Подходит и говорит: "О, Эяна. Много слышала о тебе. А я ведь кое-кого знаю из аргивян. Эвридику, например. Как там она поживает?" - Я не успела ответить. Эта Гермиона, она такая говорливая. Сразу продолжает: "Я почему о ней спросила. Недавно видела её у нас в Калисте. Издалека. Но я была не одна, и она была не одна. Так и не подошла к ней." - А дальше, давай всем  рассказывать какого Эвридика себе красавчика оторвала: "Где она такого откапала? Неужто у нас в Калисте такие ещё водятся?" - И всё так толково рассказала, ну прямо вылитый царевич Прокл. Ух, как мне быстро пришлось соображать. Но успела я всё сообразить, и ответила Гермионе, что она наверное обозналась. С чего бы это Эвридике здесь в Калисте взяться. Эвридика наша, мол, остепенилась. Замуж собралась. Когда прозвучало слово "замуж", то сразу пошёл уже другой разговор. Ещё более интересный. Но об этом потом. А сейчас, о том, о чём я тогда так быстро соображала.
   Взглянула на царевича многозначительно.
   - Итак, царевич. Чуточку раньше до того как Гермиона повстречала вас здесь в Калисте, вы с Эвридикой, если мне не изменяет память, ездили в Илисы. Не так ли? Должна же царица Агнеса на невесту взглянуть. И царь Биант дал тебе царевич на дорогу десять драхм золотом. А ты смущался и отказавался. Мол, какая там дорога до Илис, день на лодке плыть. Но он говорит: "Бери, бери. Мало ли что в дороге может приключиться." - И как в воду глядел. Ты, Эвмед, конечно понимаешь, да и все понимают, деньги эти предназначались царице Агнесе. Не может ведь он просто так послать ей денег. Не раз уж пробовал. А благочестивый Прокл конечно же отдаст их маме, и разумеется догадается сказать, что вовсе это и не Биантовы деньги, а его личные. Дальше дело было так. Ты поправляй меня царевич, если где ошибусь. Садитесь вы с Эвридикой в лодку с насаженной на нос медвежьей башкой к илисскому вашему лодочнику пьянице. По пути заворачиваете в Пегасы. В Пегасах, тебе на беду, стоит корабль отправляющийся в Калисту. Наша храбрая Эвридика, как известно, жутко трусила ехать в Илисы. Ещё известно, что мечта всей её жизни, это - Калиста. "Ах, Калиста - увидеть и умереть"! Плюс к этому в кошельке полно денег. При таких-то вот обстоятельствах Эвридика не была бы Эвридикой если не сумела бы смутить тебя царевич. Лодочника вы, надо полагать, подпоили, подкупили. Велели пьянствовать, дожидать вас в Пегасах. А сами - прыг на корабль, и... в Златосверкающую.
   Слегка подавшись вперёд, склонив голову набок, прищурилась.
   - Прокутили казёные денежки! Целое состояние! Повезло вам с ветром, за пару недель обернулись.  Эвридика, понятное дело, всем потом врала вдохновенно, о том, как вы там, в Илисах. Ты краснел, смущался. Биант про деньги не спрашивал. "Какой благочестивый у него сын! Молчит, не говорит, что деньги маме отдал. И соврать не может, что в дороге их истратил".
   Повернулась к Эвмеду.
   - Представляешь, Эвмед. Они перехитрили самого царя Бианта. Не больше и не меньше. Вот так.
   Эвмед натянуто, неуверенно улыбнулся.
   Эяна незамедлительно осадила его.
   - Улыбаешься? Сейчас тебе будет не до смеха.
   Напустила на себя задумчивый вид.
   - Скажи Эвмед, имя - Арсиноя, ни о чём тебе не говорит?
   Глаза Эвмеда беспокойно забегали.
   Эяна подсказала.
   - Мало ли всяких Арсиной в Элладе обитает. Верно? Так я не про всяких спрашиваю. А про ту самую, коринфянку Арсиною. Как тебе было в Коринфе, не скучал ты там?
   Тот, набычившись, ждал. Вздрогнул, когда Эяна выпалила ему в лицо с ненавистью.
   - Бестыжая твоя морда! Вот ты кто. Понял!
   Свирепо втянула носом воздух. Заговорила обличая, пылко и страстно, не желая смотреть в его сторону.
   - Сейчас ты царевич узнаешь, каков он твой друг. Слушай, слушай. Удивительную историю я услышала здесь на женской половине после того как прозвучало слово - "замуж". Итак: Месяца три назад, прибыл в Калисту корабль из наших мест. И на берег сошла Арсиноя. Коринфская гетера. В дорогом пурпурном платье, счастливая и улыбающаяся. На причале она повстречала сестриц Диона. Они ей: "О, Арсиноя, какими судьбами! Платье-то у тебя какое. Никак разбогатела?" - А она: "Нет, не разбогатела. Но сегодня разбогатею. Я замуж собралась. За вашего начальника таможни. Вот я какими судьбами!" - Ну они тогда давай её поздравлять. Вначале... А потом усомнились. Стали распрашивать, что да как. Выяснилось, что приехала она не к самому главному калистову хапуге, а к начальнику северного поста Златосверкающей. "Но всё равно ведь большая шишка". Однако сестрицы и тут усомнились. Говорят ей, что он давно уже женатый мужчина. К тому же  звать его не Эвмед, а Эвмел. Арсиноя обиделась, закричала, что они специально, из зависти, так над ней подшучивают: "Никакой он не Эвмел, а Эвмед. Вон его дом. Он мне всё так хорошо объяснил, как его здесь найти." - Побежала к дому. Через некоторое время выходит оттуда вся зарёванная. Действительно, никакого Эвмеда там нет. Сестрички подружки тогда давай её успокаивать. Что может не всё ещё потеряно, что тот Эвмед просто прихвастнул насчёт высокой своей должности. Давай судить да рядить, вспоминать. Всяких разных калистовых Эвмедов обсуждать, ну, кто как выглядит. Арсиноя тогда кричит: "Что  вы мне всяких недомерков перечисляете! Мой Эвмед. Ух, какой! Здоровущий, лохматый. Весь волосатый. Он, как... царь Троянский!" - Такую вот историю рассказали сестрички Дионовы. И гости все - так смеялись. Понятно в общем. Обманул маленькую Арсиною какой-то там коварный Эвмед. А может и не Эвмед. Но я то сразу всё поняла.
   Всплеснула руками.
   - Это ж каким надо быть бестыжим! Залезть в постель к простодушной девушке и шептать ей на ушко: "Приезжай ко мне в Калисту, будем жить счастливо." - А главное, кто тебя за язык-то тянул, болтать такую вот чепуху? Это ж каким надо быть негодяем чтобы такое напридумывать! Арсиноя, доверчивая и наивная, продала свой домик в Коринфе. На вырученные деньги купила пурпурное платье. И вот она в Калисте. В пурпурном платье и с оставшейся мелочью в маленьком, маленьком кошельке. Между прочим, когда они тебя там так красочно расписывали, какой ты лохматый, волосатый, Гермиона, ну та, которая в самом начале со мной разговаривала, вдруг такая задумчивая, задумчивая сделалась. Ладно, ладно не волнуйся, не стала я у неё спрашивать кем ты ей в своё время назвался. Уж, не царём ли Троянским?
   Замолчала, демонстративно отвернувшись. Эвмед переминулся с ноги на ногу. Облизнул пересохшие губы.
   - Так. Что. Это, э-э... Арсиноя...
   Эяна смерила его строгим взглядом.
   - Что, совесть проснулась? Всё в порядке с Арсиноей. Приютили её сестрички. Не бойся, нет её сейчас здесь. Поплакала она пару месяцев, поплакала, да и вышла замуж. Вняла советам умных людей. Что, раз тот Эвмед такой сволочью оказался, так стоит ли тогда и горевать о нём. Муж у неё, между прочим, серьёзный молодой человек. Не то что ты. Он мореход, служит в береговой охране. Неделю он в  плаваньи вокруг Калисты, неделю дома. Хоть и моряк, а жена его каждую неделю видит.
   - Что, правда? Замуж вышла? Да? - Хихикнул Эвмед. Обрадовался.
   Эяна покачала головой сокрушенно.
   - И что только в тебе мама моя нашла. Ведь на лбу написано - врун и бабник. И всегда с тебя как с гуся вода. Вот как мне не рассказать маме о твоих художествах? А? И ты, царевич, ты водись с ним, водись побольше. Он тебя когда-нибудь в такую авантюру втянет, что и Эвридике не снилось.
   На этом Эяна закончила свою речь. И невозможно было понять, или она на самом деле такая вот маленькая дрянь, или лишь на время своей обличительной речи так естественно и органично вжилась в образ этакой прожжённой интриганки-шантажистки.
   Девушка медленно, величественно вытянула руку вперёд, сжала растопыренные пальчики в кулачок.
   - Вот вы где у меня оба! Понятно!
   Эвмед и Прокл не мигая уставились на игрушечный этот кулачок. В котором они оба.
   Эяна гордо выпрямилась, высокомерно приподняв подбородок.
   - Так ступайте воины. Ступайте. В окно, как пришли. Не хватало чтобы вы по дому своими ножищами топали здесь среди ночи. Я вас не задерживаю.
   Эвмед, направляясь к окну, забормотал, забубнил подобострастно:
   - Да ничего, Эянка, ничего, конечно. Нам ведь всё равно - что в дверь, что в окно.
   Закинул ногу за подоконник.
   - Но ты на свадьбу-то приезжай. Эвридика всё-таки. Подружка твоя. Да. Как Микене гипс снимут, так и свадьба намечена.
   - Гипс?
   - Ну, да. Ей камень на ногу свалился. Хромоногая она у нас сейчас.
   - Камень? Большой?
   - Не, не очень. Да ерунда. Не по самой ноге, а по ступне. Как гипс снимут, похромает ещё чуть-чуть, и всё. Марсий так сказал. А мы пока до дому доберёмся, так и снимут. Так что ты - вслед за нами. Хорошо?
   Эяна сдержанно улыбнулась.
   - Но только не в окно - вслед за вами. Конечно приеду. Может, на два-три дня позже вас.
   - Ничего, Эянка, - с готовностью согласился Эвмед, - знаменитую певицу можно и подождать. На то ты и Эяна, знаменитая наша. Да, вот так.
   Когда Прокл вслед за Эвмедом покинул помещение, башка Эвмеда вновь показалась в окне.
   - Эяна, - позвал негромко, - поди-ка сюда. На пару слов. Ты это. Диону этому своему скажи. Что нас тут не было. Да. Мы ведь просто так. В гости к тебе зашли. Попроведать. И насчёт свадьбы сказать. Вот. А как таковых, нас в Калисте нет.
   Спрыгивая с забора подвернул ногу: "А это уже закономерность. Стоит свалять дурака, хоть чуточку перестараться, как и не заметишь что шею сломал."
   Очень уж хотелось ему угодить Филомеле. Доставить безутешной маме непослушную, блудную её дочку: "Вот и попёрся - куда не звали."
   "Самодеятельность, неуместная инициатива". Вот как это называется. - Забрать Эяну следовало лишь в крайнем случае. Если потребуется алиби. Мол, за тем только и приезжали. - Но сработано-то и так всё чисто. Нигде не засветились. Оттого и на душе кисло: "Не засветились". А Дион этот. Красавчик. Эреб его побери."
   Прихрамывая догнал царевича: "Ничего. Эянка поработает. Будет помалкивать. Ишь, урвал. Эянку нашу."
   Пошли к своей лодочке взъерошенные. Каждый думал о своём. В лодке Эвмед достал из кошелька небольшой узелок с золотом. Передал царевичу.
   - Вот, возьми. Здесь как раз десять драхм. Царь на дорогу выдал. На случай крайней необходимости.
   Хохотнул невесело.
   - Пригодились!..
   Прокл, не веря глазам своим, вытаращился: "Спасение!"
   - Бери, бери. То, что невесту ты царице Агнесе не показал, это ваши дела. Семейные. А с деньгами надо поаккуратнее. По дороге заглянем в Илисы. Ничего, выкрутимся как-нибудь. Надо только придумать заранее, что наврать в Аргосе. Ну, куда мы их потратили.
   Царевич сходу выдал готовую идею.
   - Скажем что нас оштрафовали.
   - Оштрафовали?
   - Ну, да. Нас ведь с Эвридикой здесь тогда в корчме  оштрафовали. Ни за что, ни про что. В "Пьяном Кабане".
   - "Пьяный Кабан"? Знаю.
   - Мы там за одним столом сидели с тремя подвыпившими гетерочками, а они вопили неприличные песенки. Политические. Эвридика-то не пела. Просто смеялась. Фиолетовые нагрянули. Меня не тронули, а с девиц по три драхмы штрафу, с каждой. Или в тюрьму. У одной денег не было, так пришлось ещё и по драхме скинуться. Так вот и погуляли: четыре драхмы - на штраф, пара - за проезд  туда-обратно, четыре - на веселье.
   Эвмед рассмеялся.
   - Да-а, в Калисте оно так.
   Полюбопытствовал.
   - А что за песенки? Ну-ка, хоть одну.
   - Да неприличные все песенки, матершинные.
   Эвмед не отставал. Привязался. - Ну хоть одну. - Прокл впервые в жизни сматерился. Вдохнув поглубже, выдал куплет, самый пристойный, из всего, чего понаслушался с Эвридикой в Златосверкающей:
   - ...Погуляла я в Калисте,
        Всем подряд давала!
        Но не дам царю Калистову,
        Психу ебанутому!
        В гробу я его видала!..
   На рассвете, когда парус маленького пегасского корабля скрылся за горизонтом, затерялся среди бесчисленных островков Кикладского архипелага, царь Теламон вышел на террасу. Чтобы исполнить свою ежедневную обязанность: Встретить солнце, обратив свой взор к храмику Клейто-Посейдона. И побагровел в тон краешку багрового диска показавшегося из-за гор.
   - Это что ещё за гадость там такая торчит?!!
   Заревел Владыка Эллады так, что у всех кто не далеко, да и у тех кто далеко, поджилки затряслись.
   Торчали две жердочки воткнутые в землю. Позаимствованные из ограждения. На жердочках - две башки в шляпах. Прокл с Эвмедом нахлобучили на них смешные эти шляпы, на случай дождя.
   Дальше всё происходило так, как и предполагалось.  Беготня, суматоха. Бошки немедленно доставили в тронный зал. Царь Теламон не без труда разобрал корявые буквы.
   Послание, исполненное чёрной краской, не уместилось на лбу Евтихида и потому, с переносом, заканчивалось на лбу другой башки:
             ...Скора увиде-
                мся. Пройт...
   "Там есть такой придурок - Пройт," - вспомнилось Теламону. Евтихид, отбывая в Арголиду, поделился с ним в общих чертах, как он намерен решать поставленную перед ним задачку.
   Вскоре дворец гудел как расстревоженный улей. А следом и во всей Калисте обстановка напоминала такую, словно на метрополию движутся несметные полчища врагов.
   Высший военый совет. Тайный совет. Совет мудрецов, что в храме Посейдона. - Десятки самых блестящих умов Златосверкающей всесторонне анализировали создавшуюся ситуацию. В полдень царь Теламон заслушал доклад верховного жреца храма Посейдона:
   Предполагается, что Лик с Евтихидом чего-то там в Данаиде не поделили с местными головорезами. Повздорили. То что такие воины погибли, а Пройт остался жив, уже о многом  говорит. А то что он сумел пробраться ночью в акрополь незамеченным, и уйти незамеченным, говорит ещё о большем. Людей его, надо полагать, Лик с Евтихидом перебили. И оставшись один, он теперь взбесился. Гнусной своей этой выходкой он вознамерился показать, какой он крутой парень. В последующем он, очевидно, собирается потребовать денег. За неразглашение секретной информации которой с ним по необходимости поделился Евтихид. А может, просто, решил мстить. За истребленную свою банду. Изощрённо. Для начала, вот - пугнул. Итак:
   Пройт - опасен. Дворец - усиленно охраняется. Втрое против прежнего. Поиски наглеца нечестивца - ведуться...
   Среди прочих версий имелась и такая, что Пройт может скрываться не в Калисте, и не где-нибудь поблизости. Имелись серьёзные основания считать, что он пару месяцев не будет давать о себе знать, и схоронится на это время в Данаиде, в Арголиде. Там, где он у себя дома, где каждый камень ему знаком.
   Пройта объявили во всеэлладский розыск. За живого Пройта назначили цену в сотню драхм золотом, за мёртвого - пятьдесят. Большую цену невозможно было назначить по политическим соображениям. Невелика ведь шишка. Какой-то там данайский разбойник.
   Биант с пониманием отнесся к маленькой проблеме царя Теламона. И обещал черезвычайному посланнику из Златосверкающей со всей серьёзностью заняться поисками дерзкого бандита-нечестивца.
   "Тем более что за него обещаны неплохие деньги."
   В переводе с дипломатического, оброненная Биантом эта фраза означала: что после того как Диос выкрал городскую казну, для него и сотня драхм - деньги. И что, хорошо бы Калисте не тянуть с решением об освобождении Аргоса от податей.
   Выждав пару недель, Биант послал Теламону голову Пройта. В пифосе, в специальном растворе, покрепче чем тот в котором Марсий наспех забальзамировал бошки Лика и Евтихида.
   Башка Пройта сохранилась нормально. И никаких недоразумений не возникло. Свидетели знавшие Пройта в лицо, все как один, опознали башку с горгоньими глазами.
   Голова Пройта имела для Калисты важнейшее политическое значение. - Никто не смеет шутить безнаказанно с метрополией. И шантажировать властителя всея Эллады.
   Учитывая время в пути посланником, и время транспортировки башки до Калисты, ожидание длилось больше месяца, и Теламон устал. И все устали. Любой свихнётся спать, когда кровать твою окружают десяток телохранителей. А Теламон, сам по себе, по природе своей, раздражительный, под конец совсем озверел.
   Желанную башку Пройта немедленно выставили на всеобщее обозрение. И все зауважали царя Бианта. И Теламон зауважал. - Хоть и строптив царь Аргосский. Но с ним же можно иметь дело! Велено - изловить наглеца, значит - сделано.
                                               7.
   - Всем приветик! Хи-хи.
   Микена промчалась через приёмную. Ворвалась в тронный зал. Застала Эвмеда с Филомелой успевших разбежаться по разным стульям.
   Эвмед, как ни в чём не бывало, глазел в потолок.  Филомела, сответственно, сосредоточенно вчитывалась в табличку перевернутую вверх ногами.
   - Труженикам привет!
   Лукаво, с пониманием, покосившись на них, обежала вокруг стола, выхватила из корзинки чистый свиточек папируса.
   - Ещё и корабль не отвалил, а вы во всю трудитесь! Вам премию надо выдать!
   - Не паясничай, Микена.
   Филомела отложила табличку. Улыбнулась, хоть и слегка натянуто, но и ничуть не смутившись.
   - Далеко собралась?
   - Не. Рядом.
   - А чего так вырядилась, - подал голос Эвмед.
   "Да. Да, Эвмед. Вострый глаз. И сапожки у меня дорожные, и сумка у меня дорожная, и платье дорожное. Я вся из себя, такая - дорожная."
   - Я с отцом. В Илисы. На пару дней. "Попроведать, как там наши молодые".
   Затолкала маленький свиточек в котомку, важно похлопала по ней ладошкой.
   - Всё свое ношу с собой. А вам - счастливо оставаться! Хи-хи. Трудитесь!..
   Вылетела из зала. Помчалась во весь дух. Выскочила из дворца. Сбежала по ступенькам парадного крыльца. Шмыгнула в трогающуюся с места колесницу. Уселась на боковую скамеечку. Выпрямилась, вытянула шею вверх.
   Биант поинтересовался:
   - Далёко?
   - Да берега подбросишь? - Прощебетала. - Мне сердоликов собрать надобно. Для храма. Это камешки такие. - Боковым зрением подметила, как на крыльце показался Эвмед и посмотрел вслед недоверчиво: "Да, Эвмед. Да. Глаза тебя не обманули. Вот она я."
   На причале, не привлекая к себе внимания, скрылась за кособоким сарайчиком, и пока Биант отдавал последние распоряжения чиновникам собравшимся на берегу, исчезла из поля зрения провожающих. А когда шестивёсельный кораблик отвалил от причала, Биант, с борта судна, заприметил, как она в сторонке деловито выискивает в прибрежной гальке свои сердолики. Улыбнулся тепло: "Ишь. Сердолики. Камешки, цветочки. Всегда бы так." - Микена подняла голову, улыбнулась ему в ответ, помахала рукой на прощанье.
   Вскоре шествовала по коринфскому тракту весело помахивая лёгонькой палочкой которую сладил ей Эвмед в пору её хромоногости. Лихо сбив на затылок драную шляпу родом из детсва. Закинув на плечо котомку вывернутую наизнанку. Переодетая в залатаное коротенькое платье. То самое, в котором удирала от калистовых шпионов. Залатаное нарочито небрежно, толстой суровой ниткой. Выстираное, выполосканое в чёрной воде с сажей. - Маленькая бродяжка, как мышонок серенькая.
   До полудня, на берегу прохладноводного Инаха, устроила себе привал. Уселась перекусить. И весьма удачно подгадала место и время. Едва расправилась с парой оливок, как невдалеке, из придорожных кустов, высунулся борадатый незнакомец. Повертел головой направо-налево, не заметил её на обочине - серенькую, обернулся и подал знак. И на дорогу выкатилась повозка с высящейся на ней внушительной копнушкой сена. Запряжёная дюжим бычком. Которым лихо управляла рослая дородная женщина, очевидно, жена, невнимательного этого борадача.
   "Ага! Контробанда!" - Быстренько затолкала горбушку хлеба в катомку, и выскочила на дорогу.
   - В Данаи? - Звонко спросила.
   - Дык... Э-э...
   Мужчина явно перепугался.
   - А ты кто такая будешь? - С вызовом ответила женщина. Глаза её также как и у её мужа беспокойно бегали туда-сюда.
   Микена перехватила свою палочку так, чтобы заприметили они наконец, тоненькую бронзовую змейку, тремя кольцами, овивающую средний её палец - кастовый знак посвящёной Бога Аполлона.
   - Я дельфийка Кора. Из Пегас путь держу. Аполлон свет!
   - Аполлон свет, - одновременно нестройно ответили муж и жена. И сразу повеселели.
   - Так, подбросите? Я в Дельфы. Через Данаи.
   - Дык... Ы-ы... конечно. Э-э... Ты полезай наверх, девушка. Там хорошо тебе будет.
   "Вот что значит служить Аполлону. Кругом почёт тебе и уважение."
   Ни шатко ни валко тащилась повозка. Микена, восседая наверху копны, вдохновенно, и с полным своим желанием, врала данайским крестьянам о том, какая она такая дельфийка Кора. Сочинила она эту легенду заранее. И вот, предоставилась возможность, поведать рассказ о храброй девушке Коре. Которая путешествует вокруг Эллады. И за это путешествие, её, уже посвящённую, там, в Дельфах, произведут в жрицы. Жрица должна не только по рассказам и по книгам знать что, где и как. Надобно всё увидеть, всё узнать самой. Конечно, не по всей Элладе она прошла. Но побывала; в Колидоне, в Пилосе. В Аргосе навестила славного Марсия.
   - Ох, девушка, опасное это занятие. Путешествовать.
   - Судьба знает, а Аполлон остережёт.
   - Ну-у, разве что так.
   Женщина легонько толкнула локтём мужа, шепнула:
   - Ну-ка, глянь. Да никак это Микена.
   - Да ты чо! Микена.
   - Микена, Микена. Всё точь в точь. И шустренькая. Микена это. Вот глянь.
   Мужчина, повернулся, ухватился за верёвку, привстал во весь рост. Задрал голову.
   - Ты, это, э-э... Кора. Это. За верёвку-то. Держись. Да. Дорога-то. Вверх-вниз.
   Побыстрому вновь уселся. Разулыбался хитренько. Подмигнул жене заговорщицки:
   - Микена. Точно. Хи-хи.
   - "Дельфийка Кора". Хи-хи.
   - Хи-хи-хи.
   - Хи-хи-хи.
   - Мне, там у вас, в Данаях, фреску вашу надобно посмотреть. - Крикнула им сверху Микена. - И царя повидать. Как он там. Под замком её держит?
   - Под замком, под замком, - в один голос, дружно уверили её данайские крестьяне. - Под замком. Мало ли что. Ребятишки бегают. Они же неразумные. А дворец-то у нас - проходной двор. Хранит. Хранит, царь Менелай, фреску нашу. По праздникам смотрим. Ну и так, если надо очень. Наш Аполлон самый красивый! Самый лучший! Во всей Элладе!..
   Если бы Микена действительно была дельфийкой, так поспорила бы, чей это Аполлон - самый, самый. Но не довелось ей пока увидеть ни Аполлона Дельфийского, ни Аполлона Данайского. Не стала возражать. К немалому удовольствию данайцев, гордых своею святынею. - Фреска-то у них действительно знаменитая. Хоть и всего-то ей десять лет от роду.
   Нарисовал её бродячий художник. В ту пору страшный мор постиг Элладу. Везде, от Пилоса и до Дельф, вымирали целые селения. Чума. И ни Аргос, ни Данаи чума не обошла стороной. Тот художник пришёл в Данаи уже больным. И зная о близкой своей кончине, попросил у царя Эвдема, отца Менелая, красок и гипса. Царь, как и художник, тоже был болен. И не только дал ему всё необходимое, но и сам, по мере сил своих, помогал. Вдвоём, они заштукатурили единственную в Данайском дворце ровную стену каменной кладки. И художник создал на этой стене последнее своё творение. И умер едва завершив свой труд. Царь тоже умер. Но ушла чума из Данай. И никто в Данаях с той поры больше не заболел.
   Микена скоро утомилась кричать с высоты, рассказывать всякие небылицы. Откинулась на спину в душистое клеверное сено.
   Подсунув руку под верёвку глядела на пушистые облака плывущие в высоком тёмно-синем небе: "Почему всё так. И Эвридика, и Эянка. И ничуточки они меня, и не красивее. А им, всё просто. Само, всё идёт в руки. А мне, всего нужно добиваться. И вечно хитрить, хитрить. Приглашали ведь его на свадьбу. Так нет, укатил в Калисту. Дела, видите ли. И после свадьбы, так ни разу и не заглянул. И ведь нет, нет у него никого. Излишне ты, царь Менелай, благороден. Слишком. Другой бы меня, багатенькую такую дочку, сразу хвать, и себе. А ты, видите ли, не можешь себе позволить заглядываться на багатеньких дочек. Потому что сам не богат. А я, виновата что ли, что я дочь царя Бианта? Так отец-то и не против. Уж я-то знаю. Он очень даже и уважает тебя, царь Менелай. Ничего. Вот приеду, и разберусь с тобой. Ничего. Протопчешь ты ещё тропинку в Аргос. И утопчешь. Дорогу протопчешь. Вот так. А я тогда ещё и посмотрю. Вот. Посмотрю. Что мне тогда с тобой делать."
   Попробовала побороть сладкую дрёму охватившую её. Попробовала не полениться, приподняться. - Она ведь хотела взглянуть на гору с которой катилась. Рассмотреть её хорошенько: "А. Ну её. На обратном пути посмотрю." - Свернулась калачиком, накрыла голову драной своей шляпой. И уснула.
   Проснулась когда прекратилось движение. На развилке дорог. Её крестьяне-контрабандисты весело перекрикивались со своим односельчанином. Который поправлял упряжь, ласково похлопывал по шее маленькую чубарую лошадку, запряжённую в видавшую виды старую боевую колесницу, переделанную под хозяйские нужды.
   Сбросила свою палочку на землю, и быстренько съехала вниз по копнушке, придерживаясь за верёвку. Подобрав на ходу палочку, шустренько прошагала к колеснице гружёной пифосом с водой. И высмотрев свободное место, уселась на боковую скамеечку - как там и была. Толком ещё не проснувшись, но поняв по разговору, что царь Менелай со своими приятелями, которых привез из Калисты, сейчас на заимке, за холмом. И что возница чубарой этой лошадки везёт охотникам воду. - Оленя они там завалили. Там и попировать задумали.
   Протёрла кулачками глаза, зевнула, потянулась, сбила шляпу на затылок. Обернулась, помахала приветливо рукой контрабандистам. Проснулась: "Вот, влезла. Хи-хи. Не спросив. Царевнены мои замашки."
   - Это дельфийка Кора, - рассмеялись её новые знакомцы, трогаясь дальше в путь. - Она фреску нашу посмотреть пришла. Ну и, царя повидать.
   Возница подобрал возжи, понукнул лошадку. Пошёл рядом с колесницей. Нахмурившись.
   - Я заняла твое место, - прощебетала ему Микена. - Так я это случайно. Спросонья.
   - Ладно. Сиди уж. Недалече.
   - А я дельфийка Кора...
   - Да знаю, - ответил тот безразлично, но впрочем, и не раздраженно.
   - А ты, кто такой будешь?
   - Эвдем.
   Микена уловила гордую нотку в его голосе. Сразу подыграла.
   - О-о-о!
   - Да, нет. Я не царского рода. - Смутился Эвдем, но приятно так, смутился. И пустился в привычные, как будто давно надоевшие ему, объяснения.
   - Я родился раньше царя Эвдема. Оттого так и назвали. Потом-то никого Эвдемом не называли. Ну-у, чтобы путаницы не было. Да и вообще. Царь Эвдем. Это всё таки... Да. Такая уж судьба. Родился-то я раньше, а вот, пережил его. На десять лет.
   - Что, хороший был царь Эвдем?
   - Да. Да. И царица. Так у нас, в Данаях, всегда ведь... Менелай-то, тоже - всем царям, царь. Вот, вы-то, молодёжь. Ничего-то не знаете. А фреску нашу - Менелай сохранил. Тогда ведь всё палили. Ну, кто где помер, так то и палят. А Менелай как раз с войны вернулся. Так не дал палить дворец. И всего-то ему шестнадцать лет тогда было. Но крутой. Крутой. Так и прав оказался. Зиму перезимовали. Хоть дворец-то у нас - одно название. А места хватило. На всех. И фреска осталась. Так-то.
   Микену зачаровал нехитрый рассказ симпатичного этого дядечки. И словно в ярком цветном сне возник Менелай: С мечом в руке. С дворцового крыльца, произносит гневную речь. Усмиряет, неразумных, растерянных и перепуганных, своих граждан. Схоронивший отца и мать, но не сломленный. Суровый и обветренный. Возвратившийся с войны. Молодой. Такой, каким она маленькой ещё, увидела его впервые.
   - Вон они, - голос возницы вернул Микену в реальность. - Ты, девушка, это - слезь. Тут, видишь, крутизна какая. Мне тут надобно половчее. А ты - вывалишься ещё. Или пифосом прижмёт. Красотульку такую.
   Микена выпорхнула из колесницы, взбежала на пригорок. И... Менелай. Всего-то шагах в тридцати.
   Подпрыгнула, окликнула задорно.
   - Царь Менелай! Подойди-ка сюда!
   Менелай, у костерка, возлежавший в травке в компании охотников, обернулся. Улыбнулся неуверенно. Поднялся, и пошёл к ней. И пока он шёл, Микена быстренько соображала. - Что бы такое сказать-то ему. Это очень важно. С первых слов задать соответствующую тональность.
   Возница Эвдем загнал колесницу на пригорок и когда Менелай поравнялся с ним, должил:
   - Дельфийка Кора. Фреску посмотреть пришла.
   - Я путешественница! Хи-хи. Путешественница!
   - Фреску?
   Менелай склонил голову набок. Разглядывая её насмешливо.
   - Что ж. Ступай в Данаи. Найдёшь там ночлег. Утром скараулишь меня. Посмотришь.
   Повернулся и пошёл. Назад. К костерку.
   Микена смотрела вслед, растерянно хлопая пушистыми своими ресницами. Остолбеневшая, и раскрыв рот.
   Не помня себя сбежала с пригорка. И зашагала прочь. Закрыв рот, и поджав губы. Ошеломлённая, растерянная. И, первое время, даже сердитая. Уязвлённая. Но едва скрылась за холмом - слёзы брызнули.
   И шла, ничего не видя пред собой, хлюпая носом. И всё громче всхлипывая. И размазывая кулачками горючие слёзы катившиеся по щекам. И поскуливая, и подвывая.
   - ...Ч-что...ы-ы...что я опять не так сделала!..а-а-а, "ступай в Данаи"...а-а-а, "скараулишь меня"...а-а-а, ы-ы. "Найдёшь ночлег"!..а-а-а, а-а-а, у-у-у...
   И совсем не боязно, и не жутко ей было возвращаться одной по безлюдной ночной дроге. Ничего для неё не существовало. Всё для неё рухнуло. Ей незачем было больше жить. Осталась одна только тоска и горечь.
   В пути, горькая обида, сменялась жгучей ревностью: "У него значит кто-то есть!" - А ревность вновь сменялась обидой: "Я просто мимо шла. Вот. И заглянула, в гости. Вот." - И роняла слёзы на дорогу. А слёзы, катились и катились, и не было им конца.
   А когда в плотных предутренних сумерках пришла на берег Инаха, обозлилась: "Это свинство! Свинство, так поступать. Вот. Я тебе отомщу! Я тебе не какая-нибудь. Там. Ишь - "ступай". С дружками калистовыми пьянствовать милее? Так ты у меня пойдёшь. И в Данаи, и ещё куда. И наплачешься. Всё. Кончено, Менелай. Ты ещё вспомнишь, узнаешь ещё, какая она, царевна Микена. Будешь просить прощения! Будешь! А я и не взгляну. Больно надо! Очень ты мне нужен. Можно подумать."
   Подоткнув подол серенького своего платья, храбро вступила в ледяные воды горного Инаха. Ощупывая впереди себя палкой каменистое дно, побрела к противоположному берегу: "Прочь отсюда! Не хочу чтоб и нога моя стояла на твоей територии! Всё кончено. Буду я ещё. Вот. Я тебе не какая-нибудь."
   Угрюмая и недобрая добрела до середины реки и ухнула там почти по пояс. И едва устояла на стремнине. И недавно заживший перелом в ступне дал о себе знать. Так дал, что искры из глаз посыпались. Так, что запищала.
   Стиснула зубы: "Не дождёшься, царь Менелай. Смешная я. Да? Пошла куда - так упала, в речку забрела - так унесло? Не будет этого. А ты мне ответишь. Вот за это, что сейчас. Ответишь. И заплатишь." - Передвинулась на один шажок. Упёрлась в дно палкой крепко обхватив её двумя руками. Потом, ещё шажок. Ещё один. И так, постепенно, выбралась со стремнины.
   И всё легче и легче становилось идти.
   Однако, в пяти шагах от берега, оскользнулась на булыжнике попавшим под ногу, и на берег, выбиралась уже на коленях ползком. Вымокшая до нитки.
   "Вот. И за это ты мне ответишь. И заплатишь. Заплатишь, заплатишь. За всё, за всё."
                                              8.
   - Микена?
   Не обращая внимания на, вполне ожидаемый, удивлённый этот возглас, Микена прохромала к маленькому плетёному креслицу. Уселась.
   - Я не поехала с отцом. У Марсия в храме ночевала.
   Филомела, оторвавшись от табличек и папирусов, разбросанных на столе, во все глаза разглядавала Микену. Этакую, неожиданно вдруг повзровслевшую.
   Эвмед, открыл было рот, да и захлопнул.
   - Давай-ка, Эвмед, оставим. Всякие там. Вот. Мне кое-что спросить у тебя надо. Затем и зашла. Понятно?  Вот так.
   Микена всё ещё злилась на Менелая. Однако план мщения никак у неё не складывался. Оказалось, что она ничего толком не знает о царе Данайском.
   - Так, вот. Эвмед. Скажи-ка, что ты знаешь о Менелае. Ну-у. Что-нибудь.
   - Э-э. Ты это чего. Гы-гы...
   - Не "гы-гы", а я, просто. Спрашиваю. Просто так. Я ведь раньше не спрашивала. Не так ли? А мне, царевне, полагается знать, какой он такой, царь соседнего государства. Так? Вот я и интересуюсь.
   Глаза у Эвмеда сделались как и у Филомелы, любопытно-удивлённо-весёлыми: "Так, так, так. На свидание к Менелаю бегала. Да видать и не близко! И поцапались. Хи-хи. Поцапались!"
   - Ты, Эвмед, не смотри на меня так. Мне ведь всё равно, что там у тебя на уме. Смейся. Сколь душе твоей угодно. Про себя, разумеется.
   - А с чего ты взяла, гы-гы, с чего это мне смеяться. Гы-гы-гы...
   - Вот и смейся. Но про себя. Вот так.
   Эвмед умолк. Развалился в кресле, ухмыляясь.
   - Ну так как? С тебя клещами всё нужно вытягивать? Ты у нас весёлый парень, словечко без "гы-гы" не вымолвишь. А я ведь о простом спрашиваю. Так ты уж напрягись. Свяжи пару слов. Ничего ведь сложного.
   Такой злющей Микены отродясь ещё никто не видывал.
   - Ни с того ты краю копать начала, Микена. - Поддразнила её Филомела. - Мужская солидарность, знаешь ли.
   - А мне без разницы с какого края копать. И ничего-такое меня и не интересует. Мне - чего-нибудь. Вот, например, на войне. Ты ведь, Эвмед, ходил на ту войну.
   - Какую ещё войну? А-а, тогда. Война назавается. Пару месяцев дорян гоняли. На радость Коринфу.
   - Ну и что. Всё равно. Какой он был?
   - Какой, какой. Пацан. Шестнадцать лет. Босоногий данаец. Мы их там так прозвали. Их десять было, и все босоногие. Да и вообще, чего пристала. Нормальный он. Данаи-то, между прочим, потому и стоят по сей день. Не схрумать их Коринфу. Менелай там.
   - Ой, ой, можно подумать. Герой!
   - Какая разница, Микена, герой не герой. Он там был. Этого достаточно. - Вступилась Филомела за Менелая. - А рассудить можно ведь и так: В лихую годину, осадили доряне Коринф. Те кликнули всех на помощь. Все и пришли. Прогнали дорян. Взаимовыручка.
   - "Взаимовыручка". Понятно. Он, там, видите ли, пару месяцев дорян гонял, а теперь, на всю жизнь, никто и укусить его не моги.
   - Разумеется. Разве что, заведётся в Коринфе, или у нас, некая юная особа, на тебя точь в точь похожая. Тогда, конечно. Тогда - держись Менелай!
   Филамела с Эвмедом рассмеялись.
   - Такой он, значит. Сплошные достоинства. А вы, значит, вдвоём, против меня, одной. Так?
   - О-о, Микена, не рискну я - против тебя. Это не дорян гонять.
   - А мы, Эвмед, кажется договаривались. Чтобы без всяких там. Что ж, расскажи тогда какой он благородный, благочестивый. Мне и это интересно послушать.
   - Всё-то тебе интересно. Чего вызверилась-то? Ладно, ладно. Твои дела. Можешь сгонять в Калисту, там братец его. Он тебе про Менелая наплетёт. Любую гадость, какую пожелаешь.
   - Это тот, Эвенор-Бресид? - Вспомнила Филомела. - Уже не наплетёт.
   - Не Эвенор-Бресид, а Бресид-Эвенор, - поправил её Эвмед. - Гадёныш поганый. Я ему морду набил. В прошлом году.
   - О-о-о, да ты у нас, Эвмед - драчун, оказывается. -Улыбнувшись, Филомела встала из-за стола, пошла к стелажу с донесениями.
   - Бресид-Эвенор? - Микена захлопала глазами в растеряности.
   Она ничего не знала о брате Менелая. Может, когда-нибудь, и слышала разок. Да так, что и не поняла о чём речь.
   Давным-давно о нём никто уже не вспоминал.
   Пятнадцать лет прошло, как царь Эвдем пристроил Эвенора у дальнего своего родственника в Калисте. С тех пор никто второго царевича Данайского так и не видел в родном краю.
   Впрочем, он уже и не царевич. Завершив образование в калистовом храме Посейдона он благополучно избежал участи возвращения на Родину. Царь и царица Данайские умерли, и бездетные Бресей и жена его Лина, усыновили Эвенора. А по достижении двадцати лет он стал полноправным калистянином. Хоть и с двойным именем - Бресид-Эвенор.
   Но заставил уважать себя.
   Никто не смеет называть его двойным именем. Он теперь - Бресид, гражданин Матери Городов Калисты Златосверкающей.
   - Он там в Калисте крутым бандитом заделался, в "Пьяном кабане" шишку держит. Там я ему и вломил. С полного дозволения Менелая, между прочим. - Эвмед обернулся к Филомеле, просматривающей коротенькие свиточки папирусов с донесениями. - Ты-то, Филомела, небось и не знаешь. Я Бианту рассказавал. Как Менелай в Калисте в прошлом году облажался.
   Филомела рассеяно кивнула. Не отрываясь от своего занятия.
   - Слышала что-то. Насчет денег.
   - Во, во.
   Эвмед вновь развалился в кресле. Ухмыльнулся, взглянул на навострившую уши Микену.
   - Что, любопытно? А тебя не касается. Государственная тайна.
   - Вот! - Филомела нашла то что искала. Прошла к столу, на ходу просматривая стандартный свиточек с донесением. Присела. Подняла голову.
   - Говоришь, крутым бандитом он заделался. Не то слово. Вот: "Бресид-Эвенор. Осужден и приговорен. К Великой жертве на Великие Посейдонии." - Так. Тут, второй. Какой-то Аброних. Ладно, проехали. Дальше: "Бресид-Эвенор, застигнут на месте преступления с поличным. Преднамеренное двойное убийство. Зарезал достопочтенных Бресея и жену его Лину. С целью вступить в наследство. Отягчающее обстоятельство: подготовленное алиби."
   Помолчали.
   Эвмед покачал головой.
   - Не прибил гадёныша. А ведь всё бы мне тогда сошло с рук. Глен с Диосом отмазали бы.
   - Ничего не поделаешь, Эвмед, один Аполлон знает судьбу наперёд. А Так... У Менелая братец наконец исчезнет, позорище такое. И с деньгами всё уладилось.
   - Да, уж. Уладилось. Я ведь и не жалел тогда, что не прибил. Ну, в смысле, что кто ж деньги-то вернул бы Бресею. А чего их возвращать. Менелай свои вернул? Вернул. А остальное не его забота. Если рассудить, по нормальному, так это Бресеевские семейные дела. Я и Менелаю так говорил. Ну, тогда, год назад. Мы с ним в порту встретились. Он домой уезжал. Напились мы с ним в дым. Вот он и рассказал мне всё по пьянке.
   Филомела отложила свиточек в сторону. Полюбопытствовала.
   - А что, много денег Бресид зажал? Что-то я не в курсе.
   - Так. Все. Ну, почти.Ты что, ничего не знаешь?
   - Да как-то мимо пролетело. Менелай оконфузился, ну и что. Не моё это дело, вот и не вникала.
   - "Оконфузился". А как ему обидно-то было. В особенности за первые годы. Они ж там такого лиха хлебнули. Я его в Коринфе как-то встретил через год после войны. Худющий, смотреть не на что. Он там слушок пускал. Ну, чтобы не впрямую, а через третьи руки до Бресея дошло, как они там в Данаях бедуют. Чтобы Бресей сам решил, послать или не послать денег. Молодой же тогда был - стеснялся. Ну вот. Пустил Менелай слушок. Один, другой. А в ответ - тишина. И когда совсем припёрло, так отправил всё-таки письмо. Из Аргоса отправлял, чтобы в Коринфе по такому делу не светиться. Да и денег у него совсем не было, а от нас - бесплатно. Ты, Микена, небось тогда его впервые и увидела. Да. Так вот. Прислал Бресей. Пять драхм золотом. Через полгода, ещё пять. Бресей, он не богач, но что для калистянина десять драхм. Ерунда. А для Данай это было спасение. Ну, а потом был хороший урожай, а потом ещё. Так все потихоньку и выкарабкались. Мы ведь тоже в ту пору не жировали. А год назад случился у Менелая неплохой доход, да такой, что решил он не отсылать деньги в Калисту, а сам съездить. И Бресея лично поблагодарить, и брата навестить. И что же. Каково ему было там узнать, что Бресей и супруга его Лина, не богатые, но очень приличные люди, и слышать ничего не желают о каких-то там деньгах. Они хоть и в третьем колене калистяне, но почитают своим долгом помогать бедствующим своим соотечественникам. То есть, они, оказывается, все эти десять лет посылали в Данаи по пять драхм золотом каждые полгода. Причём посылать начали сразу, как только прослышали о кончине царя Эвдема и царицы.
   Передохнул.
   - Ну как, впечатляет? В общем, Эвенор деньги в родные Данаи отправлял. Наплёл Бресею, что у него есть знакомый коринфский капитан, очень надёжный человек, и всё такое прочее. И письмо Менелаево перехватил. И ведь соображает скотина. Пару раз пронёс золото мимо кармана своего. Не пожадничал.  Ну, чтобы Менелай вдруг ещё не написал. Такие вот дела. Менелай-то, когда заявился к Бресею, так душа у него пела. Вот он, мол, какой я, собрал таки, аж целых десять драхм, и пришёл вернуть долг сполна. А оказывается, что должен сто. Ну, а дальше, хоть и отнекивались Бресей с Линой, но вернул он им несчастные эти свои десять драхм. Наврал, что в Данаях всё прекрасно-распрекрасно, что они там все недавно разбогатели несусветно, и что так уж получилось, что у него с собою денег больше нет. А остальные девяносто он скоро пришлёт. Потом заловил Бресида этого своего Эвенора. Не без труда, но скараулил. И когда рассказывал, а мы уже с ним крепко датые были, так, натурально, чуть не плакал. Ну, что, мол, вломил он братцу своему в щадящем режиме. Его же и пнуть-то хорошо не пнёшь, вдруг сдохнет. Надавал ему по печени, да настращал, что уши пообрывает, если тот деньги Бресею не отдаст. Вот и всё воспитание. Что толку с такого воспитания. Для подлеца девяносто драхм дороже пяти ударов под дых. Так и разрешил мне тогда Менелай, по пьянке, повоспитывать братца своего гадёныша, если возникнет у меня такое желание.
   - Не очень-то ты его повоспитывал. - Филомела кивнула на донесение. - Впрочем, таких, воспитывай не воспитывай.
   - Так в том и дело. В "Кабане", я там с Гленом гулял, ну и Бресид этот, козёл, там, с бандюками со своими. Так чхать на бандюков. Глен всё равно главнее. Он потом гаркнул на них, они и поджали хвосты. А я злой, мне бы только повод. Бресид гетерочке плюху залепил. А дальше, хоть и не собирался я его нежно воспитывать, а получилась фигня. Там как получилось, что, вот, левой рукой по уху, а правой, уже на убой. Так не пошла на убой. Сама рука не пошла. Такое ощущение, как бы это сказать, ну, словно Менелаю в морду бьёшь. Понимаешь? Они же как две капли. Близняшки. Вот. Ну и смазал, стало быть, тоже по уху, по второму. А он и завалился сразу. А мне что-то противно стало. Так ведь и брат он всё-таки ему и... Э-э!!! Микена!!! А-а-а-а...
   Эвмед, что есть сил, рванулся вперёд, распластался на полу, вытянув руку. И успел. Голова Микены не ударилась об пол. Упала ему на ладонь.
   Микена, белая, словно мукой обсыпанная, из большого кресла тупо уставилась на маленькое креслице в котором она только что сидела. А теперь оно валялось на боку: "Навернулась... вместе с креслицем."
   Как сквозь плотный туман послышался откуда-то голос Эвмеда.
   - Фух, напугала. Ты чего?..
   Филомела склонилась над ней.
   - Может у тебя... это.. ну...
   - Он убил, - промямлила Микена.
   - Убил?..
   - Убил.
   - Кто убил?..
   Вместо ответа по щеке Микены покатилась слезинка. Одна, другая...
   - Кто убил...
   - Может за Марсием послать...
   - Он убил.
   - Кто убил.
   - Менелая.
   - Менелая?..
   - Менелая... ы-ы... Бресид... ы-ы... Уби-ил...
   И залилась горючими слезами. И безутешно.
   И невозможно ничего было от неё добиться.
   И вновь ей послышалось:
   - Может за Марсием послать...
   Микена зарыдала тогда в голос.
   - Бресид, это был Бресид... ааа... Он убил Мене...лая... ааа... убил!.. ааа... Менелая!...
   Эвмед с Филомелой добрались таки до охотничей заимки. Вытягивая из Микены по словечку, измучились, словно прошли навьюченными весь этот путь пешком.
   А Микена пребывала в тупой и глубокой прострации: "Менелая больше нет..." - Только это для неё звучало, всё остальное осталось в какой-то другой жизни, которую она не замечала. И словно это и не она отвечала на вопросы. А отвечала, лишь для того, чтобы исчезли все эти посторонние назойливые звуки. Для неё было только одно: "Менелая больше нет..."
   - ...Так. Подошёл. И... дальше. Что было дальше?.. Он сказал что-нибудь?..
   - Сказал...
   - Что сказал... Микена...
   Микена захлюпала носом, завсхлипывала.
   - Говорит... ы-ы... говорит. Иди отсюда дурочка!.. а-а-а. Ид-ди... ааа... иди-и...
   - Менелай!? - У Эвмеда глаза на лоб полезли. - Менелай?! Так сказал?! Он так сказал?!.
   - Ну не так, ну не так... а-а-а... другое... а-а-а...
   - Другое?..
   - Другое. Потому... потому что он чужой!.. Он чужой. Поддельный. - Всхлипнула, шмыгнула носом. И сумела связать пару предложений без подвываний. - Он чужой. Он смотрел на меня как на чужую. Я для него была не я. Дельфийка Кора. Такой я ему была.
   - Что он тебе сказал. - Филомела поспешила воспользоваться временной вменяемостью Микены. - Скажи Микена точно. Это важно. Ну... чт...
   - Говорит. Говорит, - Микена опять завсхлипывала, - говорит: "Ступай в Данаи, - говорит, - найдёшь там ночлег, - го-ов-ворит... ы-ы...ы-ы...- Утром скараулишь меня! - а-а-а,- посмотришь! - а-а-а, у-у-у...
   - Менелай!? Менелай так сказал!? - Вновь не поверил Эвмед.
   Филомела склонилась, встряхнула её за плечи.
   - Микена. Микена не реви. Может там были женщины? Ну, там, у костерка. Женщины там были с ними?..
   - Не было! Не было!.. а-а-а... Бандюки! Бандюки из Калисты там... у костерка... а-а-а... бандюки-и... убили... они убили... Бресид!.. Он... он убил...
   - Тихо, Микена, тихо, - Эвмед принялся оглаживать её волосы мохнатой своей лапищей, - никто его не убивал. Он живой, он живой. Он в тюрьме. Понимаешь? В тюрьме.
   Эвмед и сам не понял. Откуда взялись эти слова, произнесенные так, что, мол, ну не плачь, ну не плачь, я куплю тебе игрушку.
   Мекена подняла голову.
   - В-в...тюрь-льме?..
   - В тюрьме. Он в тюрьме.
   - В тюрьльме?
   - В тюрьме.
   Филомела выпрямилась, втянула носом воздух.  Встряхнула головой. Пошла, подняла поставила Микенино креслице, уселась. Сосредоточилась.
   Эвмед с надеждой смотрел на неё: "Ну давай же, Филомела, придумай что-нибудь."
   Микена ждала объяснений. Она поверила Эвмеду.
   Филомела ещё раз встряхнула головой.
   - Да-а. Эреб так Эреб. Ничего себе.
   Подняла на них глаза.
   - Что ж. Начнём. С самого начала. Как это было. - Домысливая по ходу, распутывая в уме этот ребус, заговорила. - Итак: Загремел Бресид в тюрьму. В акропольскую. И отдуда не сбежишь. Не перебивай, Микена. Дальше. Крутой бандит, большая шишка в криминальной среде Калисты. Так?
   Взглянула на Эвмеда.
   - Ну, не то чтобы очень. Банда у него, человек пять-шесть, он главный. Но деньги у них водятся, в этом смысле, не малая шишка.
   - Вот. Главарь банды. При деньгах. А власть в банде устроена таким образам, насколько мне известно, что смерть главаря - катастрофа. За место главного, все они друг-друга перережут. И ещё - деньги. Общак, это лишь малая часть. Большая часть - лично у Бресида. И никому не известно где. Вот за эти-то деньги, они и затеяли вызволять его из смертников. Хоть он и не просил. Оттуда не попросишь.
   - В Калисте за деньги всё можно, - встрял Эвмед.
   - Нет, Эвмед. У него там в колодце денег нет. Это с воли, за деньги, да за немалые, можно пробраться к нему, да и то, на пару слов. Так что вытащили они его с первого раза. Без всяких там предворительных разговоров. Зачем лишний раз тратиться.
   - А Менелай... - Не выдержала Микена.
   - Подожди, Микена, не сбивай. Вот сейчас, начало и начинается. Так. До свадьбы дело было. Тебя, Эвмед, с Проклом, тогда здесь не было. А у нас тут два калистянина высадились, спрашивали, как в Данаи пройти. Вот. Двое. Это важно. Бресидовы бандиты это были. Менелай вскоре в Калисту отправился. Через Коринф. Но один из бандитов остался в Данаях. Это уж само-собой разумеется. Прикинулся хворым. Ногу подвернул, или ещё что. Неважно. И что же они Менелаю наплели?  Да, практически, чистую правду. Ну, что, мол, братец его в тюрьму загремел, да - убил, да - такой-сякой, да - смертник он теперь. А перед смертью хочет увидеть благочестивого своего брата. Сказать ему последнее прости. Они Бресидовы друзья, и люди не бедные. Могут устроить Менелаю свидание. Последняя воля, мол, это святое. Чхать бы Менелаю на братца своего негодяя, да и "друзья", понятно кто такие. Но, кроме "прости", Бресид ведь, очевидно, намерен ему шепнуть где деньги. Большие деньги. Так и на деньги бы чхать Менелаю...
   - Ну уж. Так уж и, чхать.
   - Отдельно от "последнего прости", вполне. Деньги-то грязнущие. Вонючие. Э-э... вот. Так. Сбил ты меня. Впрочем, всё может быть и проще. Могли они наговорить ему и что-нибудь другое. Если Менелай до их приезда ещё ничего не знал о смерти Бресея и Лины. Тогда ни на какие деньги ему не чхать. Девяносто драхм для Менелая деньги немыслемые, но и немыслемо для Менелая не отдать долг. В общем, отправился он в акропольскую тюрьму, навестить брата своего, горемыку. Чтобы узнать где ему взять те пресловутые девяносто драхм о которых ты говорил.
   - Ага, - Эвмед кое-что начал понимать, - а тот что ногу подвернул, остался вынюхивать.
   - Да, Эвмед. Остался поразнюхать, что там и как, в Данаях. А другой, в пути, глаз не спускал с Менелая. Ну, какой-нибудь, там, жест характерный подметить, говорок Данайский поизучать. Всё важно. Любая мелочь. Ну а в Калисте. Там уж дело денег. Отвалить им, конечно, пришлось поболее. В два, в три раза. Не простое это свидание...
   - Подменили?! - Догадался, наконец, Эвмед. Подменили?
   - Да. Если смертник сбежал, так хранителю - башку долой. А подменить, на близнеца, это, просто выгодное дельце. И совершенно безопасное. Хранителю - только взглянуть, действительно ли сходство абсолютное. Вот и вся его работа. А вся силовая часть операции - на бандитах. Так и им не сложно. Менелай, своими ногами, своим ходом до самой своей мышеловки идёт. И сам затылок подставляет, когда склоняет голову, чтобы услышать "последнее прости". А потом - кричи не кричи. Бресид, на Великой жертве, неужто, да и не заявил бы, что он не Бресид, а царь Данайский, благочестивый брат-близнец? Бандит, спасая шкуру, хватается за последнюю соломенку. Всем всё понятно. И, соответственно, когда Менелай заявит, что он Менелай, так это нормально. Ну, да, мол, конечно, кто же ещё! А после Посейдоний, если кто и задумает проверить, занятная всё-таки перепетия - братья-блезнецы, так вот он - Менелай, на Великие Посейдонии в Данаях был. Да и вообще, всегда он там был. Микена, например, вчера его видела.
   - Так, понятно. - Подытожил Эвмед. - До Великих Посейдоний Бресиду надо продержаться - Менелаем. В Данаях. А потом можно и опять, того, в Калисту. А в Калисте Менелаем ему быть просто, хоть и на всю оставшуюся жизнь. Тоже неплохо. Не калистянин, но царь. Маленький такой царёк, но все равно - титул.
   - А продержаться несложно, если не глупый. - Добавила в тон ему Филомела. - А если и сморозит чего-нибудь невпопад, так не беда. Для данайцев он - Менелай. Вернувшийся из Калисты. Немножко со странностями. Бывает. Человек не с той ноги поднялся, и то он уже не такой как всегда. Микена-то наша, с Марсием, порой, такого учудят, и что, они уже не Микена, и не Марсий? Ему, достаточно, подолгу  ни с кем не разговаривать, и, более или менее, соответствовать. Вчера, например, вполне соответствовал. Заявилась к нему какая-то бродяжка, дельфийка Кора, фреску посмотреть, так не потащил её к костерку лапать, с дружками со своими, а очень даже и прилично обошёлся. Мол, ступай, маленькая, от моего имени спросишь ночлег, а утром посмотришь.
   - Он не говорил, что от его имени. Вот. - Уточнила Микена. Недовольно.
   - Так на то он и не Менелай. - Заключил Эвмед.
   "Но всё ведь сходится, - Филомела уже размышляла всерьёз. - Если бы просто сбежал, так давно стало бы известно. Сколько он уже там, в Данаях. А Менелай тогда где? Что за Эреб!"
   - Филомела, Филомела давай-ка так сделаем. Поеду-ка я в Данаи. Гляну. Если это Менелай, так разберусь. Что ещё за фигня, ну, в смысле... Вот. А если Бресид, то посмотрю. Просто посмотрю. И всё. Биант утром приедет. Ему решать. То есть, чтобы к завтру всё точно выяснить.
   - Ты? - Прервала его Филомела насмешливо.
   - А что. Я отличу, какого бы он там Менелая из себя не корчил. Спрошу о чём-нибудь, аккуратно так. Он ничего не поймёт. Он же не знает, что я знаю.
   - Да я не о том, Эвмед. Ты ему морду бил? Бил. Ну так вы с ним и пообщаетесь. Он будет раскалывать тебя на то, узнал ты его или нет. А ты дурачком будешь прикидываться. Так? В гляделки играть? Нет, уж. Я поеду.
   - Ты?
   - Да, Эвмед, да. Это не опасно. Он там тише воды, ниже травы. От людей подальше. Побольше спрашивает, поменьше отвечает. Дружки вынюхивают, разнюхивают. Насчёт сена мы в прошлый раз с Менелаем договорились. Отменять пора дурацкий этот закон. Уж об этом-то в Данаях, надо полагать, кто-нибудь да знает. С этим и поеду.
   - А то, что сразу и назад, да на ночь глядя.
   - Это нормально. Биант поручил мне до его приезда окончательно уладить всякие мелочи. А я тут замоталась, и только сегодня вырвалась. Биант утром вернётся. И на церемонии моё присутствие обязательно. Знаменательное событие, как-никак - освобождение Аргоса от податей.
   - Да. Корабль завтра приходит. И... э, мы ведь и награду за башку, за Пройтову хотели сразу Менелаю отослать.
   - Вот именно. Бандюгу в делишки наши посвятить. Пустить козла в огород.
   - Важности государственные! - Возмутилась Микена. Вы не можете без этого! - Вскочила, гневно сверкая глазами. - Менелай в тюрьме! А у вас только одно на уме! А Менелай в тюрьме!
   - Так, э-э...
   - Что, "э-э"? - Микена двинулась на Эвмеда. - Так что, "э-э"! Рядитесь, кому в Данаи ехать. А надо в Калисту! Менелая выручать. А вы рядитесь! - Сузила глаза недобро. - Менелай не сидел бы сиднем. Когда ты бы куда загремел.
   - Микена, Микена, - преградила ей путь Филомела. - Ты чего? Всё ведь уже решено. Завтра утром корабль приходит. Завтра же в полдень и уходит. Большой корабль. Понимаешь? На нём Эвмед и отправится.
   - То есть, как это - Эвмед.
   - Что, "как это".
   - А я?
   - Ты?..
   - Да, я.
   Н-ну, знаешь ли...- Филомела неожиданно умолкла: "Посейдонии! Посейдонии... через восемь дней." - Суетливо двинулась на выход. - Ну, вы тут. В общем. А я в Данаи.
   Эвмед растерянно смотрел ей вслед. Он тоже сообразил насчёт Посейдоний.
   - Клит, Этеокл! - Зазвучал за пределами тронного зала звонкий голос Филомелы. - Бегом на конюшню. Пару запрягайте. Со мной поедите. В Данаи. Ир, домой беги. Плащ мой тёплый, и прекусить чего-нибудь в дорогу. Эфр! На берег. Там илисский тот пьяница. Если мёртвый, так что хочешь с ним делай. Водой отливай, пинай, но чтоб к вечеру, в Илисах были. Бианту скажешь - пусть не мешкает, стряслось тут у нас кое-что. Стой! Прокла с Эвридикой пусть прихватит.
   Далее, Филомела распорядилась в полголоса. И послышался топот, убегающих, ещё нескольких пар ног.  Потом все стихло.
   "Понятно, о чём она там распорядилась."
   "Блокада Микены". Это значит, что во всём городе, а в особенности на причале - всем смотреть в оба. Под окнами её комнаты назначается пост. А когда она проследует к себе, то в коридоре, за дверью, встанет ещё один воин.
   Эвмед опустился в кресло. Отквасил губы: "Ишь, упорхнула. А я, значит, тут."
   Обруганный, вконец отупевший от нескончаемых переперательств, Эвмед, приходил в себя. Остывал.
   Безобразный скандал, безобразная ссора, всё осталось позади. Микена удалилась, хлопнув дверью, и так, что чуть дворец не развалился. Высказав Эвмеду всё, что она о нём думает.
   И ведь смутила она его не на шутку. - Действительно. Хоть "Улик" и корыто, но чего сидеть-то. Время дорого. Догонит калистов корабль, так на нём тогда и дальше. А в непогоду, всякое ведь может быть. Дунет ветер хороший, так и не догонит, и пару дней тогда выигрыш: "Дрянная погода. А "Улик" - корыто. Хлам. Нет. Несерьёзно. Когда надо, так ни одного корабля. Все туда-сюда."
   Встал, прошёлся: "И ведь потонуть на нём запросто. Менелаю-то какой прок тогда от такого геройства. Нет. Филомела права. Нечего пороть горячку." - И отправился. Пороть горячку.
   "Улик" - кораблик бесхозный. И чтобы выйти в море на такой шестивёсельной развалюхе, требовались добровольцы. - В Пегасы?.. В Калисту! Чо, рехнулся? - Крутили пальцем у виска бывалые мореходы.
   Обежав пол города, далеко за полдень, собрал-таки команду - шесть пацанов, лет по пятнадцать-шестнадцать, и старичок кормчий, вроде Марсия, любитель приключений.
   Распорядился спускать "Улик" на воду, так и не решившись на него взглянуть: "Чего на него смотреть. Не видел я "Улика"? Двигать-то всё равно надо. Какое ни есть, а судно."
   Забежал к себе в коморку, собрал по быстрому баул в дорогу. Пошёл попрощаться: "Ерунда, конечно. На "Улике" дальше Пегас всё равно не уйти. Но хоть успокоится."
   Фактически, это было бегство. От Микены.
   Расскандалились они ещё и за то, что он не сообразил сразу с ней согласиться. Насчёт того, что бы замолвить Бианту за неё словечко. Мол, выручать Менелая без неё никак: "А чего было упираться. Язык не отвалился бы, ответить, мол, ну хорошо - намекну. Да и не намекну, а буду, мол, настаивать. Ладно. Это я сейчас такой умный, а тогда, такой вой стоял, попробуй сообразить."
   Вежливо постучал в дверь. Вошёл.
   Микена не обернулась. Продолжала сидеть у окна, уставившись вдаль.
   Переминулся с ноги на ногу.
   - Я, это. Там "Улик" на воду спускают. Вот. Так это...
   Микена резко поднялась. Пошла к сундуку. Строго взглянула в его сторону.
   - Наконец-то. Дошло. Там, за дверью, пока побудь. Или, иди, я догоню.
   - Э-э, в смысле?.. Ты, это. Я один!..
   Микена встала как вкопанная: "Сбегает. Ему просто надо удрать!"
   И Микена - строгая, мгновенно превратилась в Микену - гневную. Сверкая глазами, сжав кулачки, заорала:
   - Трус несчастный! Чего притопал тогда! Давно не виделись?!!
   Хотелось выть с досады и злости. И от бессилия что либо изменить, хотелось всё разгромить в этой комнате.
   Раздувая ноздри побежала к столу, схватила чашку, запустила её в Эвмеда.
   - Гад поганый! Ну и катись! Катись! Ты мне больше не друг! Мотай, вали, прячься! Чтоб ноги твоей здесь больше не было!!!
   Полетели яблоки, оливки. Кое-что покрупнее, стукнулось в дверь, прикрытую Эвмедом с обратной стороны.
   Ночью, Эвмед, кутаясь в плащ, бродил по причалу.  Обеспокоенный, дожидал Бианта, палил костёр. - Погода дрянная. Волна высокая. И темнотища, хоть глаз выколи: "Ничего, тот илисский лодочник и с завязаными глазами любое судно проведёт. Тем более что, к вечеру, уж точно протрезвел. "Ника" кораблик маленький, как и "Улик", но ладный, крепкий. Новенький. Прорвутся."
   А на "Улике" они далеко не сплавали. Отошли от берега шагов, этак, на пятьдесят, и начали тонуть.
   Потёк зараза.
   По колено в воде, погребли к берегу. А к берегу пристали, так было уже по пояс. И на ладонь, до бортов. С внешней стороны. Пара вёсел - сломались. - Треснутые были. - Ещё, пара - трещали, но сдюжили. Когда потащили его на берег, тяжёлый, полный воды - мачта обрушилась. - Хоть не по голове. - Едва втащили наполовину - отвалилась доска от днища. И оттуда хлестануло. И "Улик" сразу сделался - лёгоньким, лёгоньким. Отволокли к сараюхе, и бросили там. Хлам поганый. Кораблик для дураков. Для идиотов. Для самоубийц.
   Филомела вернулась раньше Бианта. И не обнаружив Эвмеда во дворце, примчалась на причал.
   Чуда не произошло. Микена ничего не напутала. - Бресид в Данаях. И никто ещё его пока там не раскусил.
   Когда царь наконец прибыл, чтобы время не терять, совещались на берегу. Укрываясь в сараюхе от противного мелкого осеннего дождичка и холодного порывистого ветра.
   Порешили, что Эвмед отправится на большом корабле, который прибывает утром с посольством из Калисты.
   Метрополия не любит расставаться с деньгами. -Вручение награды за голову Пройта, освобождение Аргоса от податей - такие мероприятия обставляются максимально просто и скромно.
   Это и на руку. Посольство, это капитан судна. С капитаном можно договориться. И если тот согласится поспешить, то вполне возможно успеть.
   Трасса - Калиста-Аргос, пролегает в обход Мелоса с восточной стороны. Это - путь Эвмеда. Прокл с Эвридикой, на "Нике", пойдут в обход с запада. - Разные курсы - разные погодные условия. Шансы, кому-то добраться, повышаются.
   Так, едва пришвартовавшись у Аргосского причала, маленький кораблик с гордым именем "Ника", вновь отшвартовался, и в густой предутренней мгле, храбро устремился на юг, в неблизкое плавание, по неспокойному холодному осеннему морю. С Проклом и Эвридикой на борту.
   До прихода судна из метрополии оставалось ещё время, и Биант отпустил Эвмеда с Филомелой прикорнуть.
   Сам пошёл навестить Микену. Предстоял непростой разговор.
   Поднялся в царевнены покои. Заглянул к ней в спальню.
   Микена спала.
   Посреди коридора путь ей преградил надёжный воин Клит. Руки за спиной, ноги на ширине плеч, подбородок вздёрнут, глаза как пуговицы.
   - Далеко собралась, царевна?
   - А я арестована?
   - Нет.
   - И что, могу я повидаться с отцом?
   - Царь Биант принимает сейчас посольство из Калисты.
   - А мне что за важность. Он что, велел чтобы я его не беспокоила?
   - У меня приказ - присматривать за тобой.
   - Так и присматривай. Раз приказ.
   И Микена решительно двинулась вперёд.
   Клит не шелохнулся.
   - Так я арестована или нет? В чём дело, Клит?
   - Обещай, что не убежишь.
   - От тебя, многоопытный Клит, убежать?.. Ну хорошо, хорошо. Обещаю. Никуда от тебя, Клит, я не убегу.
   Тот, кивнул, отступил в сторону. И проследовал вслед за ней. И ни о чём не беспокоясь. - Царевна дала слово...
   В приёмной дежурил чиновник, стародавний её приятель, кое-чем обязанный ей по гроб жизни. Без излишних вопросов проскользнул за дверь, где проходило важное мероприятие и, вскоре, выскользнул. И Микена вошла в тронный зал. Гордо вскинув голову.
   Клит остался в приёмной.
   В тронном зале обстановка напоминала будничную: Биант, Филомела и капитан из Калисты - за столом. Эвмед, поодаль, в привычном своём кресле. У окна, пара калистовых воинов, прихваченных капитаном с собою для того, чтобы придать этому сугубо рабочему, с точки зрения метрополии, визиту, хоть какую-нибудь официальную видимость. У входа, Ир и чиновник. На случай, чтобы было кому подать, отнести, сбегать.
   Эвмед, принялся глазеть в потолок. Биант, не вставая с места, полуобернулся ей навстречу. Попробовал сдержано улыбнуться. Капитан и его воины, с нескрываемым любопытством, уставились: "Та самая Микена? Что на медведе верхом сидела?"
   Микена, на ходу кивнув капитану и воинам, прошла к столу, и заявила отцу без предисловий:
   - Ты меня в Дельфы свозить обещал? Обещал. В Пилос обещал? Обещал. И в Калисту обещал с Эвмедом отпустить как-нибудь...
   - Микена, - мягко остановил её Биант, - раз обещал, значит и свожу. И... Понимаешь. Сейчас тут у нас...
   - А я и не собираюсь надолго тебя отвлекать. Вот. Ты обещал. Так вот, за всё, что обещал. Мне сейчас надо в Калисту. Вот - всё, за то, чтобы - сейчас. И мы тогда в расчёте. Понимаешь? Тебе Эвмед говорил?
   - Не имеет значения, Микена, говорил мне что-нибудь Эвмед, или нет. - Изящно ушёл от прямого ответа Биант. - Я решаю. А в такую погоду... И, не просто так Эвмед туда отправляется...
   - А он всегда, не просто так. А я пригожусь. Я царевна, меня послушают...
   - Микена, Микена, - прервал её Биант. И запнулся. Всё-таки вывела она его из равновесия. И едва не вырвалось, мол, таких царевен по всей Элладе сотни. В Калисте, кого удивишь, царевна ты или царица.
   И тяжко у него было на душе, за то что Микене так плохо, и даже мелькнула мысль: "А может и... С Эвмедом всё-таки. Хоть и плохая погода, но карабль большой, и не для того ведь капитан выводит его в море, чтобы всех утопить." - Но сумел справиться, сумел взять себя в руки. Покачал головой.
   - Нет, дочка. Только не сейчас. Летом. Следующим летом, везде побываем.
   Микена вдохнула, порываясь ответить. Но не стала.  Отошла в сторонку. Чтобы хорошенько всё обдумать, и привести весомые аргументы. Чтобы не устраивать бессмысленную перепалку. Мол: "Это и есть твоё последнее слово?.. А я говорю... Нет, а я говорю..." - Ну, и, так далее.
   В наступившей вслед тишине, Филомела дописала-дорисовала последниее буквы и иероглифы на сырой глинянной табличке. - Важные документы составляются на глине.  После обжига, такой документ вечен. - Впрочем, ничего важного Филомелина табличка не содержала. Просто расписка. - Деньги за голову Пройта получены, условия, ранее обговоренные и записанные на такой же табличке доставленной с посольством - приемлимы.
   Биант протянул Филомеле бронзовый цилиндрик-печать.
   Прежде чем прокатать цилиндриком под текстом внизу таблички, капитану следовало взглянуть на расписку. Тот всё смотрел на Микену, которая решительно задрав подбородок, заложив руки за спину стояла поодаль. Филомеле пришлось подергать его за рукав туники и состроить ему глазки, мол, ладно тебе, не обращай внимания, дети - куда ж от них денешься.
   Все втроём склонились над распиской. - Какой ни есть, а документ. Проверить его надо обязательно.
   Затем Филомела обмакнула в чаше с водой Биантов цилиндрик, с нанесёнными по его поверхности буквами, и ловко катнула цилиндрик-печать внизу под текстом. Пропечаталось - "Биант, сын Инаха. Царь Аргоса". Подозвала Ира. Тот схватил сырую табличку, и проворно побежал в мастерскую горшечников, обжигать важный документ. Умело сработанный несравненной его госпожой.
   Первым среагировал Биант...
   А Эвмед припоздал. Когда подскочил, Биант уже сорвал гобелен за которым скрывалась потайная дверь, неподалеку от тронного возвышения. Одновременно схватились за деревянную голову льва сбоку от двери. И отчаянно вертя небольшую эту голову вправо-влево, вдвоём навалились на дверь. И тот и другой одновременно поняли, что это бесполезно. И тот и другой, слышали, сквозь грохот упавшего стула Бианта и кресла Эвмеда, как там, за дверью, что-то громыхнуло: "Лесенка. А доски ступеней не прихвачены. Просто так уложены. Подпёрла." - Эвмед было подобрался, намереваясь вышибить маленькую, но толстенькую, эту дверцу плечом, однако тут же растерялся. - В тронном зале всё сработанно на совесть: "Не вышибить." - И ринулся тогда на выход.
   Калистовы воины вскочили и схватились за кинжалы. Отреагировав на грохот. Но ничего не могли пока понять. - Их капитан был в абсолютной безопасности. Сидел рядышком с Филомелой, и одновременно с нею в недоумении вертел головой. - Ещё раз судорожно стиснули в ладонях рукояти кинжалов, когда Эвмед помчался через зал. Однако, он только мелькнул, и сразу исчез.
   Биант в отчаянии ударил кулаком по дверце. Зарычал страшным голосом:
   - Микена! Микена открой!
   Ещё раз ударил, и сник. Отступил. Взошёл на тронное возвышение, и уселся на троне. Мрачный, нахохлившийся как грозный растрёпаный ястреб.
   Биант на троне - редкосное явление.
   Филомела обернулась к воинам, улыбнулась им приветливо, жестом усадила их. Проворковала капитану:
   - Ничего. У нас тут иногда бывает. Наслышан ты, наверное, капитан, про нашу Микену.
   - Слышал кое-что, - рассеяно ответил тот, весело переводя взгляд с мрачного Бианта на распахнутую парадную дверь, за которой доносились взволнованные выкрики и энергичный топот ног: "Вот это я попал. Ничего себе."
    Однако шум и гвалт скоро стих. Все кому положено разбежались, и кто-то догадался прикрыть дверь. В наступившей вновь рабочей тишине, пока табличка-расписка находится в обжиге, Филомела, заняла капитана интересной беседой. Запланированной, но неофициальной. Мило улыбаясь, негромко и неспешно, поведала капитану историю приключившуюся с Менелаем.
   - Так ты понимаешь? Эвмеду надо успеть в Калисту до начала Великих Посейдоний.
   - Ох, непросто это, несравненная Филомела.
   - Да, непросто. Но двигаться не быстро, а очень быстро, это ведь, по силам?
   - Разумеется, по силам. И, раз я в курсе, так это теперь не только дело вашего Эвмеда. Это моя обязанность. Мой долг, успеть предупредить Теламона. Великая жертва, это серьёзно.
   - Так, значит, договорились?
   - Договорились, - рассмеялся тот добродушно, проникшись симпатией, к незаурядной этой женщине. - А царевна-то ваша, Микена, выходит, неравнодушна. Ну, к тому... как его.
   - Н-ну... Выходит...
   Дверь распахнулась. Биант вздрогнул. И опять насупился. То вбежал Ир. Притащил горячую ещё табличку.  Филомела передала её капитану, чтобы тот ещё раз проверил. - Порядок есть порядок. - Когда тот прочёл, забрала, помахала ею в воздухе туда-сюда остужая. Затем, затолкала в специальный холщёвый мешочек, опечатала. Вручила. Отметила, что давно пора бы кому-нибудь появиться. - Эвмед всё-таки побежал: "Впрочем, Микена, конечно, и не ждёт никого, там, за дворцом. По всему городу её теперь ловят. Ничего, "блокада Микены" со вчерашнего объявлена, на каждом шагу для неё ловушки имеются. Далеко не убежит."
   Не успела Филомела посетовать на нерасторопность Эвмеда, как тот вломился. Ни на кого не глядя, протопал прямиком к Бианту. Показал ему нечто обнаруженное за потайной дверью, и забубнил ему возбуждённо что-то на ухо.
   Нечто, это было платье Микены.
   Капитан раскрыл рот. Глаза его весело заблестели. Склонившись к Филомеле, вполголоса, и не скрывая азарта, живо поинтересовался.
   - Сбежала?.. Хи-хи. Сбежала?..
   - Сбежала, - подтвердила Филомела. Не улыбаясь уже, и напряжённо выпрямившись.
   - А платье? Сняла платье и... то есть... э-э...
   - Под платьем, было ещё платье, - бесстрастно пояснила Филомела.
   Под платьем, было ещё платье. Платье дельфийки Коры - залатаное, серенькое, коротенькое. Было и кое-что ещё. Но самое главное, в голове был план, разработанный в мельчайших подробностях. И ей не нужно было думать, решать на ходу, куда и в каком направлении бежать. Каждый шаг, каждое движение - расчитано. Все улочки, все свободные пространства, все преграды, мысленно, и множество раз - преодолены.
   Оставалось, только бежать, и ничего не напутать.
   И она ничего не напутала.
   Точно в срок, подобралась вплавь к большому тридцативёсельному кораблю с противоположного от берега борта. Вскарабкалась по спущенному в воду веслу на борт судна. Незамеченной, прошмыгнула в капитанскую каюту на корме.
    Затем, ей пришлось повисеть, за окошком каюты. Зацепившись воротом платья за дубовый шипик, который торчал под подоконником.
   Когда зависла, все уже успели набегаться по городу, а потом и решить, что не стоит Эвмеду задерживаться. - Все дороги перекрыты, все лодки под присмотром. Филомела, с отрядом воинов, отправлена в Пегасы дежурить. Обнаружить беглянку - дело времени. - И Микена скоро почуствовала как тяжело и размерянно закачался корабль, на который начали подниматься матросы.
   Не во власти царя Бианта - досматривать военный корабль из метрополии. Но излишне было обращаться с такой просьбой к капитану. Эвмед - пассажир. Он и досматривал:
   Поднявшись по сходням на носовую палубу, посмотрел под ней. Проследовав от носа до кормы, заглянул под все лавки гребцов. Воспользовавшись отсутствием капитана - побывал в каюте. Не оставил там без внимания и сундук. Открыл, заглянул. Затем, отправился наверх на кормовую палубу, чтобы глянуть на всё с высоты. Глянул. И развёл руки в стороны. Подал знак на берег Бианту что, всё, мол, увы, чисто.
    Пока Эвмед поднимался на кормовую палубу, Микена влезла в окошко и забралась в сундук.
                                        9.
       - Благодарю капитан. Ты сделал всё что мог.
     Кивнула матросам и зашагала прочь. Эвмед, тяжело вздохнул, и потопал вслед.
     Матросы столпившиеся на берегу вновь опустили глаза в смущении когда Микена ещё раз обернулась с пригорка и, едва улыбнувшись печально, помахала им рукой на прощанье.
     За пригорком остались: неделя плавания по штормовому осеннему морю, северная бухта Накса в которую они успели вскользнуть на рассвете спасаясь от разыгравшейся ночью бури и, горечь поражения. До Калисты рукой подать, один день пути с попутным ветром. Но сейчас, когда они идут тропой контрабандистов на южный берег острова, в это утреннее время, царя Менелая выводят на поле алтаря Великой жертвы.
    Вскоре вновь начал сеять дождь, который на время прекратился когда они прощались с командой и капитаном на берегу. И их обдало моросью, тропинка раскисла, опустился туман. И их окутало туманом, мокрым и промозглым.
      Сквозь плотный этот туман Микена начала различать какой-то двор. И всё отчётливей и отчётливей.
      Двор - полсотни шагов на тридцать. По бокам -высокие каменные стены. Сзади - стена с дверью и ворота в другом её конце. Впереди - барьер из толстых брёвен высотою в человеческий рост, за барьером воины. Много. За ними трибуна. На трибуне минойцы. В богатых одеждах. Сверкают разноцветными каменьями, золотом и сребром. Галдят. Когда в дверях показались два человека облачённых в серые тюремные хитоны, загалдели оживлённее. Некоторые тычат в них пальцами и при этом возбуждённо переговариваются с соседями. Менелай и второй человек, по виду бандит самый настоящий, связаны по рукам и ногам, поэтому идут меленькими-меленькими шажками до середины. Там останавливаются.
      Микена не услышала как Менелай заявил, что он не преступник, а царь Данайский брат-близнец. Она поняла это по сдержанной реакции небольшой группы людей на трибуне. - Высшее жречиское сословие. - Но, внимание её приковала женщина, величественно восседающая рядом с верховным жрецом. В ней что-то необычное: Платье её, совсем-совсем простое и без рукавов. Но очень-очень белое. И не единого украшения. На правой руке только, массивный золотой браслет в виде согнутого трезубца - высший кастовый знак Посейдона. И на нём нет ни единого драгоценного камешка. Просто, огромный браслет красного золота, но сделанный весьма искусно. Волосы её, чёрные-чёрные, тяжёлые, распущены по плечам которые словно выточены из белого мрамора. И она вся словно светится. Богиня! И, эта женщина, она услышала что сказал Менелай, и с удивлением взглянула на верховного жреца. Тот, очевидно, тоже услышал. Слегка склонил голову, взглянул на прочих жрецов. Которые до этого сидели с каменными лицами, а когда верховный жрец, взглядом, потребовал объяснений, зашушукались между собой. Наконец, один из них поднялся подошёл, склонился и негромко что-то доложил. Но... всё вдруг стихло. Это там, ещё выше, на трибуну вышел сам царь Теламон. Прошествовал, уселся на своё место, посреди приглашённых царей городов. И подал знак.
      Ворота, словно они и не тяжёлые, а как пёрышки, распахнулись. И на площадку вырвался бык. И, совершенно невероятный. Втрое больше самых больших чем Микена когда либо видела. И, бешенный!
      Бык, на то и бешенный, с противоестественной для такой туши подвижностью пронёсся сначала от ворот до самого барьера. И встал там, едва не налетев на преграду.
      А Менелай упал. Упал. Но почему, почему... Понятно. Всё понятно. Он перетерает путы на руках о камень с острыми краями который заприметил у себя под ногами. Надо быстрее, быстрее.
      Бык мчится прямо на Менелая, но Менелай всё видит и успевает откатиться в последний момент. И руки его теперь свободны, и в руке у него камень. Тот камень, с заострёнными краями. И он отчаяно бьёт им по путам которыми связаны его ноги. Бьёт, молотит, режет.
      А бык устремляется за тем, вторым. За бандитом. А тот бежит. Пытается бежать. Сделав пару маленьких жажков падает, мгновенно поднимается и, опять, падает. А на трибуне слышен смех. У Микены внутри всё начинает леденеть. И от чудовищного этого смеха, и от ужаса понимания того, что произойдёт через мгновенье. И происходит. Из груди убегающего валезает что-то острое окровавленное и он взлетает высоко вверх. И падает потом, долго, совершенно неистественно при этом крутясь и вихляясь. Поскольку это уже мёртвое тело. А долго потому, что до этого, всё происходило стремительно быстро. Падает на горб бешенного исполина и, опять долго, но не скатывается, а сползает на землю. Бык реагирует. И покружившись на месте находит под ногами безжизненное тело. И топчет его, и терзает передними своими копытами. Вновь тело взмывает вверх, но уже не так высоко, а когда падает, то бык не смотрит на него. Он становится равнодушным.
      Менелай, в это время, уже стоит у мощной боковой стены. Свободный от пут. И швыряет в него камень. И размахивает сорванным с себя коротеньким серым хитоном. И привлекает внимание бешенного гиганта с окровавленной мордой. Тот яростно бросается вперёд...
      Менелай, подбросил хитон и отпрянул в сторону. И бык врезался в стену. Стена задрожала. С треском разлетелись огромные его рога в разные стороны, а сам он, оглушённый, повалился на колени упёршись башкой в крупные тёсаные каменные блоки. Подхватив рог длиною в пол руки, подмечая замутившийся глаз животного, Менелай подскочил и всадил ему в брюхо своё оружие. Ожидая что тот собьёт его крупом, по возможности, отпрянул. Упал, перевернулся, маментально вскочил на ноги. Побежал вокруг поднявшегося с колен гиганта.
      Рана оказалась смертельной. Не сходя с места тот в агонии запрыгал, забрыкался.
      Менелай добежал, схватил второй обломок рога. Это оказалась половинка, но на конце расщеплённая, щербатая.
      Бык перестал подпрыгивать. Стоял мотая башкой расбрасывая с морды по сторонам кровавую пену. Из раны в брюхе как из трубы хлестала чёрная кровь и вылезала какая-то внутренность. Окровавленный рог валялся неподалеку. Вывалился, когда бык забесновался от острой боли.
    Менелай предельно собраный, напряжёный сжимал в руке своё первобытное оружие. Ждал. Беспокойно оглядываясь, то на воинов, высыпавших из-за барьера, ощитинившихся копьями и усремившихся к нему, то на раненого быка, который дважды уже переставал мотать башкой, замирал, но приближаться к которому всё ещё было опасно. Отметил что на трибуне больше не ревут восторженно, но и не затихли. Какой-то ропот, наполовину испуганный, наполовину возмущённый.
    Предстояло нанести последний, решающий удар. Он уже услышал дыхание воинов за своей спиной.
    И Микена увидела. То, чего она никогда больше не захотела бы увидеть. Увидела Менелая - незнакомого. Такого, каким тот никогда не должен быть. Он стоял лицом к воинам словно и не было никаго молниеносного разворота. Словно и не было того мгновенья когда он стоял спиной к ним. И это - не Менелай. Это - не человек! Зверь. Свирепый и страшный. Мышцы бугрятся и словно покрыты маслом. Движения такие, словно и нет никакого земного притяжения, поскольку в этих мышцах сейчас сосредоточилась совсем не человеческая сила. Глаза полыхают и зубы оскалены. И сквозь эти зубы - Микена не слышит, но знает, знает - прорывается жуткий хриплый утробный рёв. От которого холодеют спины воинов и липкая испарина покрывает их лица, и они пятятся. Пятятся. Они боятся. Боятся!
    И в это время, наконец, передние ноги животного задрожали и он рухнул на колени. Менелай бросился к поверженному гиганту который и на коленях был почти с него ростом. И полоснул от груди до уха расщеплённым концом бычьего рога, разорвав тому сонную артерию. Отпрянул, забрызганный кровью, но предосторожность эта была излишней. Бык едва, равнодушно мотнул головой. И повалился на бок, нелепо задрав вверх выпрямленные ноги. Скончался.
     И пополз откуда-то туман. И сквозь туман всё ещё кое-что видать: Среди расступившихся воинов - царь Теламон. Взбешённый. Злой. Ритуальное копьё у него. Но Менелай - спокойный. Брасает перед собой половинку окровавленного рога и закладывает руки за спину. Потому что... Потому что, между ними стоит женщина в белом.
     И Микена догадалась. Опредилила: " Да ведь это - Великая жрица Родонис! Хранительница дворца-усыпальницы, что в Кноссе на Крите. А она... Она - неприкасаемая! Ишь, Менелай-то - оттого и спокойный."
     А потом всё стало как на картинке. Нечёткой, затуманенной. По картинке пробежала волна. Одна, другая. И Микена увидела перед собой Эвмеда. Тот ещё раз встряхнул её легонько за плечики.
     - Уснула? Микена. Бывает.
     Распрямил затёкшую спину, глянул с тоскою на небо. - Дождь всё накрапывал и вокруг всё было мокрым. - И привал-то устроить негде. Он и сам порядком вымотался, разве что ещё не уснул пока, так же, на ходу и с открытыми глазами.
     - Нам надобно перекусить, Эвмед.
     Царевна полезла к нему в сумку на лямке перекинутой через плечо. Достала оттуда горбушку хлеба и пригоршню оливок. Высыпала оливки Эвмеду на ладонь, пару оставила себе. Отдала ему горбушку отщипнув от неё кусочек и затолкала его в рот.
      - Далеко ещё?
      Эвмед молча кивнул: "Далеко. Далеко. До вечера топать. Эреб бы побрал этот дождь."
      Передавая друг-другу фляжку с водой позавтракали по быстрому. В глотку ничего не лезло: И хлеб был горький и оливки - горькими. И, не мешкая, отправились дальше. По тропе, поперёк острова. К бухте контрабандистов, где Эвмеду однажды в молодости довелось разок побывать.
   
     Не разбирая дороги, шлёпая прямо по лужам, то и дело оскальзываясь, Микена заспешила к развилке. Достигнув пригорка, пригродила путь контрабандисту.
     - Из Калисты? - выдохнула, и не сводя с него строгого взгляда.
     Тот кивнул утвердительно:
     - Из Калисты, из Калисты, - хихикнул. - Прямо оттуда.
     Он сразу их заприметил, ещё с лодочки. Издалека, рядом с маленькой Микеной, Эвмед выглядел весьма внушительно: "Вот так амбал, ничего себе," - поэтому избрал соответствующую тактику поведения - корчить из себя этакого весельчака, приветливого и добродушного. - В мешке барахла на тридцать золотых, как-никак. А ножичком и кастетом порабатать всегда успеется.
     Подоспевший Эвмед, поровнявшись с Микеной сразу потребовал:
     - Что там в Калисте!
     - ?
     - Посейдонии, Великая жертва...
     - Посейдонии? А куда они денутся? Праздник-то, отложили. До завтра. Ну, в смысле, пьянку. Отложили. Так всё равно все гуляют. Это, там, в акрополе, ждут. А нам-то - чхать. Хи-хи. Уцелел на Великой жертве один, видите ли. Вот и рядятся. А нам-то что.
     - Кто уцелел, - впился в него взглядом Эвмед.
     - А Эреб его знает. Я в полдень отвалил. По дрянной погоде. Волна не слабая. Но ветер мой. Проскочил. Прямо из порта. Сейчас всем ведь всё по фигу. Так прямо из порта. А на берегу только начали судачить. Лажанулись, короче, они там. Ну, на Великой жертве какая-то лажа произошла. Так, всё ведь у нас в Калисте через задницу! Всегда всё через задницу. Теламон - придурок, вот и через задницу. А мне не очень-то и интересно, между прочим. Дело делать надо! Береговые крысы, им - языком чесать. Это они мастера. Вот и чешут. Все такие политизированые. Спасу нет. Одни кричат, что это великая милость. Верный знак. Ну, что, мол, Посейдон не забыл Калисту. Знает о нас. Помнит о нас. Что тот бандюга, который уцелел, вовсе стало быть и не бандюга. Вспоминают какую-то легенду о временах Клейто. Религиозная бредятина, в общем. Другие орут, что придурки вы все. Что нас всех дурят. Как всегда. И прав Теламон, что всё равно хочет порешить того бандюка. Мол, до чего ж мы докатились, когда даже от Великой жертвы откупиться возможно. Тот бандюк, мол, бочку золота отвалил жуликам акропольским, вот они и подстроили Теламону подлянку. Знакомая песня. Жулики поганые заели Калисту. Ну, это те кто за Теламона, так кричат. Такие дела, короче, сейчас в нашей грёбаной Калисте гы-гы-гы.
    "Гы-гы-гы", это он произнёс в пустоту. Эвмед в это время мчался с пригорка так, что в ушах свистело. Споткнувшись, грохнулся с разгона в лужу, проехал по этой луже на брюхе. Вскочил и заорал что есть сил:
   - Остановись Микена!!! Стой говорю!!!
   И помчался ещё быстрее. Потому что в голове уже сработало, и ситуация обрисовалась в мельчайших подробностях. И, выходит, ему не успеть. Он и половины пути не преодолел, а она уже в лодочке. Шевелит вёслами.
   Добежав да берега, вбежав по колено в воду взревел в отчаянии и в ужасе. - Вплавь не догнать.
   Лодочка подхваченная сильным течением неумолимо стремилась к смыкающимся скалам. На выход из крохотного этого заливчика. На то и облюбовали контрабандисты эту бухточку. В неё вскользнуть надо уметь, потому что из неё само-собой всё выносит.
   И Микену мчало теперь к едва заметному просвету между скал. И к немалому её удивлению. - Возможно ли это? Так быстро и так лихо научиться управляться с вёслами.
   Выскочив из воды Эвмед побежал вдоль берега. Чертыхаясь и рыча. С разгону взбегая на каменистые пригорки. Кубарем скатываясь с них. Перепрыгивая через канавы и расщелины, с валуна на валун.
   Достигнув скалы венчающей выход из бухты, мгновенно вскарабкался по отвесной каменной поверхности на вершину. Вжимаясь в поверхность отполированного камня, впиваясь пальцами как когтями в мельчайшие трещинки и выбоинки. Обламывая ногти, сдирая кожу с рук, вполз наверх словно ящерица. Едва распрямившись, с разгону в три гигантских шага, сиганул вниз, не глядя, что там, внизу. Плюхнулся позади лодки. Вынырнул как пробка. В три мощных гребка догнал, вцепился в корму.
   Едва не потопил лодку попробовав запрыгнуть в неё сразу. Немало всё таки в нём весу. Выждав момент когда лодочка взмыв на гребень волны и скатываясь с него клюнула носом, рывком подтянувшись, перебросил большое своё тело через корму.
   - Отдай вёсла, - зарычал.
   Микена ещё крепче вцепилась. Инстинктивно отреагировав на такое требование. Мол, моё - не отдам!
   - Уйди с вёсел, дура! - Взревел Эвмед. - Посмотри что вокруг!
   Микена отпрянула, попятилась на четвереньках. В испуге полуоткрыв рот - Эвмед никогда ещё так не рычал на неё. И никогда не обзывал её дурой. И увидела что творится вокруг. Вжалась в сходящиеся к носу борта лодки и запищала.
     Волны обрушивались непрерывно со всех сторон. Ревущее море закрутило судёнышко в пенном водовороте, и их понесло вдоль чёрных скал на гряду крупных валунов уходящих ступенями от берега в воду.
  Эвмед отчаяно молотил вёслами, мгновенно превратившись в некий механизм-двигатель маленькой этой лодочки. А сама лодочка словно срослась с Эвмедом в единый организм. И уворачиваясь от пенных бурунов, плавно скатывась и взмывая по покатым валам, пядь за пядью отваёвывала водное пространство, удаляясь от берега, стремилась обогнуть коварные валуны. Неумолимо приближающиееся, растущие, грохочущие и рокочущие в кипящем потоке мощного берегового течения сдобренного штормовым ветром.
   Густая зловещая мгла плотно окутывала лодку гонимую ветром от берега. Поздний вечер превращался в ночь. Ночь вне времени. Вне разума. Ночь непрерывной смертельной опасности. Непрерывной борьбы.
   Чёрные валы вздымались желая поглотить. Море кипело со всех сторон. Но Микене некогда было бояться. Царевна неутомимо вычерпывала воду со дна лодки старым запаянным военным шлемом переделанным в котелок. Сизифов труд. Едва котелок начинал скрести по дну, как вновь обрушивалась волна, и лодка мгновенно тяжелела. И, по колено в воде, по пояс в воде, Микена начинала всё заново. Но не напрасны были её усилия. Ночь наступила, а они всё ещё оставались на плаву.
   До того как косматая, набухающая грозовая туча наползла на луну и закрыла звёзды, Эвмеду казалось, что он настолько вжился в мечущийся кошмар, что и не обязательно ничего видеть. И, достаточно только, молотить вёслами и не не обращать внимания на боль в плечах. - Боли нет! - Достаточно, разворачивать лодку и так и эдак, чтобы не зарыться носом в набегающую волну, не оказаться накрытым пенным буруном, умело править лодкой чтобы она взмывала на покатые валы, как можно дольше держаться на вершине, а когда начинает сносить, спускаться плавно, с расчётом снова взмыть наверх. И так без конца, не переводя дух, не расслабляясь ни на мгновенье. И всё это не глядя, а чувствуя нутром своим бушующее море. Чувствуя бортами, вёслами. Поскольку и тело его, и дух срослись с утлым судёнышком. Но когда сгустившийся мрак придавил, окутал - забросил вёсла в лодку. - Ничего не видать. - И занялся тем же чем и Микена. Вычерпыванием воды. Деревянным ведром, которое он нашёл под кормовой банкой.
   Если бы не Микена, он давно бросил бы безнадёжное это дело. Бросил бы всё и пошёл ко дну. Но пока Микена здесь, нельзя умереть покорившись. Умереть возможно только помимо своей воли. Когда перегретые мышцы разорвутся, лопнут. Когда разорвётся сердце.
    И он не умер. Хотя давно бы должен. - Когда наступало полное истощение, сила появлялась вновь. Он вновь и вновь черпал силы неизвестно откуда. - От того что Микена рядом. Пока есть Микена, умереть - невозможно.
      В тяжком дыхании ветра прорывалась злоба. Небо полыхнуло ослепительной молнией, одновременно разорвавшись оглушительным громом. Посыпался дождь с градом. Ветер завыл, засвистел. Гроза обрушилась сокрушительной силой на одинокую скорлупку затерянную среди гигантских, тяжко вздымающихся, лоснящихся чёрных валов. И на двух маленьких живых существ суетящихся в ней. Неутомимо вычерпывающих жалкими своими сосудами всё прибывающую и прибывающую чёрную воду. Всё наполняющую и наполняющую их утлую посудину. И Микена взмолилась. По щекам потекли слёзы, а внутри в ней всё возопило: "О, прости меня Эвридика! Прости меня. Я Прокла хотела от тебя отвадить! О, прости меня Эвридика! Я была не права..."
    Полыхало непрерывно. И непрерывно, в оглушительном грохоте, дрожали борта маленькой лодочки гибнущей в неистовом урагане разбушевавшейся стихии...
    - Эвмед! Эвмед!
    Эвмед приоткрыл глаза. Едва-едва.
    - Эвмед. Там... Калиста?
    Тот попробовал повернуть голову. Кое-как удалось. Вгляделся в холмы окутанные мглой на исходе ночи. Пристально и надолго.
    Разлепил онемевшие губы:
    - Калиста.
    Лодочка колыхалась на неспокойных волнах. И, после пронёсшейся лютой грозы, в неспокойных этих волнах, казалось, было уютно теперь и покойно.
    - Надобно ставить парус, Эвмед. Мачту крепить. И мачта, и парус - здесь всё есть. Ветер дует, туда, к Калисте.
      В бледном рассвете, маленькая лодочка, на хорошей скорости, нахально минуя все посты, пограничные, таможенные и прочие, резво устремилась к Калистовому акрополю по тёмной глади северного канала. Под парусом, задрав нос и рождая вдоль бортов белые буруны.
      Эвмед не беспокоился насчёт погони: Посейдонии в Калисте, это одна сплошная пьянка. Три дня - пьянка и пляски. Пляски и пьянка. День и ночь. А тем кому положенно бдить, всё равно, пьяные как поросята, вместе со всеми, а сейчас, под утро, и вовсе все они в стельку.
      Поперёк канала в двух местах ставят два больших военных корабля. Но это преграда, для тех кто не знает. Или для тех кто не знатный. Один корабль можно проскочить под кормой, другой - под носом. В праздник, всяким важным шишкам надо ведь туда-сюда шнырять, вот и оставляют просветы. А если кто простой без спросу проскочит, могут догнать и морду набить.
      Но их-то, попробуй догони. А морду набить, так это ещё и не известно - кто кому.
      Не о чем беспокоиться. Только о времени. Которое идёт. Наступает. И небо светлеет, и храмик Клейто начинает посверкивать. Но и до кольца уже рукой подать, и Калистов акрополь всё растёт и приблежается.
      Эвмед, пока они шли под парусом, и по бурным волнам неспокойного моря, и по спокойным водам северного канала, успел кое о чём поразмыслить и кое-что расчитать: "Главное - успеть до восхода солнца, а там - по обстоятельствам."
      Через главный, парадный вход в акрополь сейчас не попасть. В будние дни непросто, а в праздник и вовсе гиблое дело. Посейдоновы ворота - оптимальный вариант. Они расположены практически у самого берега. И ещё. Эвмед лелеял сумасшедшую надежду. Как-нибудь, да пробиться, и попробовать перехватить там, за воротами, верховного жреца или, если повезёт, хранительницу Кносского дворца-усыпальницы Великую жрицу Родонис, когда они утром отправятся во дворец. Действовать надо через них. Вот только как к ним пробиться, и как, затем, действовать, Эвмед толком не представлял. Однако, когда на восходе солнца их лодочка ткнулась в пологий галечный берег неподалёку от ворот Посейдона, действовать начала Микена.
      Выскочила из лодочки, лёгкая и проворная, и помчалась во весь дух к кованным воротам. Словно и не было двух бессонных ночей проведённых в штормовом море и, между ними, утомительного путешествия по Наксу из конца в конец.
      Эвмед, по возможности, поспевал. Растирая на ходу занемевшие руки, пробуя расправить затёкшую спину. Запинаясь и чертыхаясь. С тоскою подмечая, как на корабле, перегородившем вход в маленький заливчик, на берегу которого высились Посейдоновы ворота, зашевелились воины: "Уж, эти-то - трезвые. Прикимарили, разве что, чуток, на рассвете. С этими ребятами шутки плохи. Догонят - чо делать-то?"
      Микена знала, что делать.
      Воины на борту судна слегка подрастерялись. И не сразу повысыпали на берег. Первое время, только таращились на двух наглецов, которые посмели приткнуться в охраняемом ими заливчике.
      Благополучно проскочив под кормой корабля,  Микена устремилась прямо к воротам. А достигнув их, отчаяно принялась колотить кулачками в тёсанные, кованные бронзой доски. И закричала пронзительно и с угрозой в голосе:
    - Открывайте! Мы из Аргоса! Мы прибыли спасти Калисту! Калиста погибнет! Бог Посейдон покарает Калисту! Царь Теламон должен выслушать нас! Открывайте немедленно!
    Подоспевший Эвмед незамедлительно стал дубасить своими кулачищами поросшими густой чёрной шерстью в створ ворот. И ворота затряслись словно они не огромные, а обыкновенные.
    Подхватил вслед за Микеной, заревел во всю глотку:
    - Открывайте! Немедленно! Царевна Микена!.. У неё важная весть для царя Теламона! Посейдон - покарает! Калиста погибнет!..
    - Я вам, блять, щас открою! - Сверху, с золотой Калистовой акропольской стены, прогремел голос начальника караула. - Я, блять, открою. Ни хуя себе. Вот так, ни хуя себе. Что ещё за хуйня такая!? А вы, козлы, куда смотрели?! - Гаркнул на бегущих к воротам вслед за Микеной и Эвмедом воинам. - Ну я вам пооткрою! Я вам всем, сукам, щас пооткрою. Пьянь поганая. Совсем охуели. Ни хуя себе! Вот - блять, ни хуя себе!..
    - Что ты себе позволяешь, воин! - Послышался из-за стены властный женский голос. Издалека. Но голос такой властный, что, мгновенно всё стихло: И бегущие к Микене с Эвмедом воины остановились на полушаге, и, даже утренние птички перестали щебетать.
    От привалившей такой удачи у Эвмеда перехватило горло, а в груди сделалось тепло-тепло. И, Эвмед, взревел что есть силы. Вдохновенно и радостно.
    - О, Великая жрица Родонис! Мы из Аргоса! Здесь царевна Микена! Дочь царицы Мелии... Дочка славной океаниды Мелии! Микена! Дочка океаниды Мелии! У неё есть весть для тебя, Великая жрица. Очень важная! Царь Менелай не преступник! Он и есть - царь Менелай!.. - Застыл, напряжённо вслушиваясь в наступившую вслед за его выкриками тишину.
    Уперевшись кулаками в ворота, склонив голову, косился на воинов столпившихся за спиной с копьями наперевес. Микена, обернувшись к воинам, смотрела на них возмущённо, стараясь выглядеть грозной. В недоумении переводя взгляд на Эвмеда. - Конечно, её мама - царица Мелия. Калистянка. В молодости была океанидой: "Но чего так орать-то?.."
    Тишина длилась недолго. Очевидно, жрица Родонис жестом приказала пойти открыть ворота и посмотреть что там. Послышались шаги за воротами. Загремели засовы, створ приоткрылся, и, в створе показались злые глаза начальника охраны.
    Микена, царственная и величественная, протянула руку вперёд, и пальчиками легонько толкнула воина в грудь.
    - Посторонись воин. Я царевна Микена. У меня есть что сообщить Великой жрице...
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
      ...Марсий не успел закончить свою последнюю книгу. На этом повествование Марсия о царевне Микене заканчивается...
      В современных энциклопедиях о славной этой девушке - пара строк: "Миф о царевне Микене утерян. Известно, что она была дочерью первого царя Аргоса Инаха и океаниды Мелии."
      Насчёт царя Инаха, пожалуй, что-то напутано. А насчёт океаниды Мелии - всё правильно. Царица Мелия погибла, во времена эпидемии чумы о которой упоминается в книге Марсия. А в молодости действительно была океанидой. То есть, училась в Калистовом храме Посейдона. Вместе с Родонис, в последствии, Великой жрицей Кносской. И они были близкими подругами. Эвмед, оттого и кричал под стенами Калистового акрополя, напирал на то, что Микена - дочка Мелии.
      С Менелаем, надо полагать, у них всё сладилось. В смысле, у Микены с Менелаем всё сладилось. Потому что, если взглянуть на карту древней Эллады, то нетрудно отыскать на ней город Микены. В бытность царевны Микены это был посёлок, и назывался Данаями, а ещё раньше Персидами, а ещё раньше, ещё как-нибудь. Не приживались никакие названия этому местечку. Микена, стало быть, заполучила себе таки в мужья Менелая, и из озорной царевны превратилась в весьма деятельную царицу Данайскую. А Данайцы всей душой полюбили такую царицу. Во всяком случае, в местечке Данаи возник город, который в последствии стали называть Микенами и с тех пор уже не переименовывали.
      То что не сохранилось никаких мифов, так к этому, надо думать, она сама приложила свою руку. Микена очень не любила когда о ней судачат и, став царицей, надо полагать, в корне пресекала возникновение всяческих легенд о ней.
      Но. Магия имён существует. История Минойской цевилизации, как известно, делится на три периода. И третий, заключительный, в пол тысячи лет, называют - Микенским. Есть даже такое весьма некоректное определение как, например, "микенские греки". "Микенские греки", это уж слишком. Микенский период, также, иногда, называют микенской эпохой. А вот это, звучит хорошо. И правильно. "Эпоха царевны Микены". Замечательно.

                                        *  *  *
                                                                            2000,2002,2003,2004 г.